Личный демон. Книга 3
Шрифт:
— Ну сколько можно? — взрывается Виктор. — Сволочи вы! На ней и так лица нет… — И умолкает, глядя на то, как расширяются от ужаса катины глаза.
— И это мой брат. Старший, — произносит Денница-младшая таким тоном, будто это неизлечимое заболевание мозга. — Мам, он фигурально. Он фигурально выражающийся… ДЕБИЛ! — Дэнни отвешивает сводному братцу подзатыльник. Витька, насупившись, не сопротивляется — чует свою вину. — Есть у тебя лицо, есть. Даже, э-э-э, посвежевшее такое… Как после обертываний.
Катерина вздыхает, захлебываясь морозным, вкусным воздухом — ничего общего с промозглой духотой
— Да, обернули меня знатно… Хейлель! — Первый раз она обращается к Люциферу так же, как Велиар. Точно клеймо ставит: я теперь твой бессменный спутник, твой аколит. Пусть всего на три года, но Я. — Ты в курсе, что Велиару не нравится твоя реформация и твоя жена? И что он пытается угробить нас обеих?
— Не угробить, — качает головой Денница-старший. — Если бы он пытался тебя убить… Я бы приревновал. Потому что убить тебя сейчас — самое милосердное, самое доброе деяние. Ангельское. Все, что могут Агриэль с Самаэлем — лично провести положенные пытки, провести их правильно. Подтолкнуть тебя к верным ответам, чтобы дать шанс на победу. Заставить потерять сознание вовремя, чтобы дать твоей душе передышку. Белиал — великий мастер, лучший из адских палачей, а Самаэль — сама смерть во всех ее ипостасях. Я не мог доверить тебя никому — только им.
— Что?! — изумляется Саграда. — Так это было твое поручение? Твое… милосердие?
— Катенька, Катарина, Кэти, — шепчет Люцифер, садясь перед разгневанной супругой на корточки. — Пойми, мы в аду, оба. То, что мы его повелители, означает одно: мы разделяем участь каждой души, угодившей в нижний мир. Ощутить на себе каждую муку, пройти через собственный страх боли, смерти, потери того, что нам дорого — и выжить. Не рассыпаться в пыль, не раствориться в здешней земле, не сгореть без следа. Палач вырвал у тебя ужас, раскаяние, отвращение к себе — но это самая малая плата, которую он взял за свои услуги. Есть и более высокая цена.
— Хочешь, мы заплатим золотом?.. — с отсутствующим видом бормочет Катя, начиная понимать, ЗАЧЕМ она идет через всю преисподнюю. — Моя ненависть к вам — вот она, та самая цена?
Владыка ада кивает.
— Ты выдержала, мама, — произносит Денница-младшая и Катерина слышит в ее голосе слезы. — Мы здесь, а значит, всё еще… — Дэнни прерывисто вздыхает. Когда Витька был маленьким, с таким же коротким вздохом, похожим на всхлип, он успокаивался, наплакавшись.
Саграда обводит взглядом свою семью, стоящую плечом к плечу, словно потрепанная боевая пехота перед превосходящими силами противника. Они всё еще нужны ей. Всё еще. Нужны. И дороги, так дороги, что девять казней египетских перевешивают десятую — потерю их, врученных Катерине судьбой, нечаянных, даренных, бесценных. Катя помнит: рыдая и моля о пощаде, она перенесла все девять кругов мытарств, лишь бы не попасть в десятый, в круг, где теряют самых близких. Чем бы Катерина ни пыталась умилостивить палачей, ЭТОЙ жертвы она им не предлагала.
Или дьявол с ангелом, действуя слаженно, жестоко и четко, не позволили ей проорать, простонать, прохрипеть «берите их, оставьте меня». Не довели до последней грани.
— Так что, нет никакого заговора ангелов и демонов? — с надеждой спрашивает княгиня ада, некоронованная, неопытная.
— Есть,
— Прощу… — кряхтит Катерина, пытаясь приподняться, сесть, не валяться кулем на полу. Несколько пар сильных рук придерживают ее за плечи, подхватывают, обнимают. Теплые ладони прогоняют смертный холод, окутавший тело, словно ледяной кокон. — Прощу, конечно, куда деваться-то? Глупая у вас мать, дети мои. Ничего в этой жизни не понимает.
— Разберешься, — сухо роняет Наама. — Понемногу во всем разберешься. Время есть.
— Разве? — вскидывается Катя. — Три с половиной года — это, конечно, срок! — Катерина пытается язвить, но получается не столько зло, сколько беспомощно.
— А ты наплюй, — тихо отвечает ей мать обмана. — Наплюй на откровения, на пророчества, на законы божеские и человеческие. Как мы все. Живи сейчас, не думай ни о прошлом, ни о будущем. Обманывай себя, если тебе так легче. Обмани весь мир, если ему так легче. Ты — сама ложь. У тебя получится.
Саграда перехватывает ее взгляд — непроглядно-темный, нечитаемый, бесстрастный — и понимает: она больше не игрок. Она дилер, сдающий карты, шулер с полными рукавами тузов и джокеров. Если княгиня захочет, сидеть ей на троне рядом с князем своим до Судного дня. Но сначала…
— Куда мне теперь? — устало спрашивает Катя.
— Куда пожелаешь, — пожимает плечами Наама. — Хочешь отомстить за свою боль — иди. Мсти.
Владычица ада смотрит на сына. А Виктор на мать — не смотрит. Отводит взгляд, закрывается, боясь ее желаний, ее воли, беспощадной, сатанинской… Княжеской. Катерина чувствует себя диким зверем, вкусившим человеческой плоти. Зверем, которого вот-вот пристрелят, потому что больше не доверяют.
«Я учился не делать того, что сделали со мной», вспоминает она витькины слова.
— Ну нет, — качает головой Катя. — Не стоит оно того.
— Так ты простишь отца? — жарко вскрикивает за спинами ее родных кто-то, кого Катерина до сих пор не замечала. А этот кто-то все время был здесь. Была. Эби, разменная монета в опасных играх небес и преисподней.
— Детка, — тянет руку Катерина, — детка, поди сюда.
Абигаэль покорно подходит.
— Знаю, твоему отцу нужно ВСЁ, — полушепотом произносит Саграда. — Он не довольствуется малым. Но он не получает того, чего хочет, никогда. Пусть привыкает быть вторым. Это его судьба. И моя, и твоя. Никто из нас не первый, даже Люцифер. Даже Он. — И Катерина поднимает глаза вверх — туда, где, по дурацкому поверью, находится обитель бога. Хотя бог — он всюду. И здесь, здесь тоже, среди отвергнутых, нелюбимых детей своих. — Всегда есть кто-то, над кем у нас нет и не будет власти. Попробуй научить Белиала этому. Ты сильная, у тебя получится.