Личный ущерб
Шрифт:
Сеннетт спросил, не рассказывал ли Школьник пятого марта в «линкольне» о деле маляра. О том, каким должен быть его исход.
— Конечно, нет, — отрезал Школьник.
— А двенадцатого апреля вы встречались с ним снова в своем автомобиле?
— Глупо это все обсуждать. Глупо, уверяю вас. Зачем водить хоровод? Если Фивор и был в моей машине — я сказал «если», — то причины на это были весьма достойные.
— Он был в вашей машине, чтобы вручить взятки. Один раз, пятого марта, десять тысяч долларов и второй раз, двенадцатого апреля, восемь тысяч. Это, судья, достойные причины?
Школьник
— И вы пришли сюда, в мой дом, и утверждаете, будто я принял взятку? Я? Барнетт Школьник, просидевший в судейском кресле двадцать шесть лет? Я, который мог уйти на пенсию четыре года назад? Стэн, зачем мне нужны эти неприятности?
— Так этого не было? Я верно вас понял, судья? Вы никогда не встречались с Робби Фивором, чтобы обсудить иск маляра? Вы не получили от него вознаграждение в десять тысяч долларов в марте и восемь тысяч в апреле за то, что заставили Макманиса пойти на соглашение до того, как он мог произвести какое-либо расследование?
— Вы отъявленный болтун — вот что я хочу сказать. Отъявленный! Барнетт Школьник за деньги дела не улаживает.
Его губы подрагивали, уже готовые скривиться. Глаза повлажнели. Еще бы, такой неслыханный навет и невероятные оскорбительные измышления! Он ткнул пальцем в Макманиса.
— Как у вас только хватает совести! Да что же это делается… — Школьник снова посмотрел на Сеннетта. — Это же самые настоящие бубби мейзе… бабские сплетни. Идите и спросите у Фивора. Он объяснит, как все было.
Стэн кивнул Макманису и едва заметно улыбнулся. Ивон решила, что он подавил в себе острое желание откинуться на спинку кресла и объявить: «На выход».
Робби вошел неспешной походкой, нагнув голову, чтобы не задеть обложенный плитками теплопровод. Ивон оценила его поведение на «отлично». Он смотрел прямо на Школьника, но без злобы, самодовольства и гордости. Ему было неприятно здесь находиться, и он этого не скрывал.
Сеннетт поднял палец, и Робби расстегнул пиджак, затем рубашку и обнажил Хитреца, прикрепленного для сегодняшнего показа под сердцем. Этот момент напомнил Ивон эпизод в фантастическом фильме, когда очень привлекательный персонаж вдруг оказывается не человеком, а роботом или каким-то другим существом без крови и с механическим мозгом.
Робби выглядел невероятно усталым. Все-таки шесть месяцев маневрирования на туго натянутом канате не шутка. Он уже начал терять равновесие. Да и день сегодня у него выдался тот еще. Достаточно вспомнить, что в шесть утра ему наставили в лоб пистолет, причем на полном серьезе. Потом он сказал в фургончике, что сразу же, увидев копа, догадался, что его прислал Туи. Найти умный предлог для обыска, чтобы нельзя было впоследствии пожаловаться, и, в случае чего, пристрелить. Он смотрел в дуло пистолета и все ждал появления Туи.
— Я услышал, как щелкнула кобура, и решил — это конец. А из головы все не выходило: Боже мой, Рейни… что будет с Рейни.
В этом месте Робби расплакался. Сдали нервы. Макманис, Сеннетт, Ивон и я принялись успокаивать его. Разумеется, Ивон лучше всех понимала, какой ужас он пережил.
Сеннетт,
Не отрывая взгляда от груди Робби, Школьник глухо вскрикнул и, покачивая головой, поднялся с дивана.
— Ты поганый сукин сын! — Он закашлялся, схватился за грудь и наконец зарыдал, встряхивая растрепавшейся седой гривой.
Не обращая внимания на плач судьи, Сеннетт подал знак Тексу воспроизвести видеозапись, сделанную в «линкольне». Текс включил телевизор, нашел видеомагнитофон и вставил кассету. На экране возник фрагмент встречи: Школьник обратил внимание на конверт, который Робби сунул между сиденьями. Когда из динамика послышались слова: «…Конечно, достаточно. Робби, сколько лет мы работаем вместе? Ведь мы друзья. Так что, если вы сочли нужным дать столько, пусть будет столько», Школьник закрыл глаза, бормоча:
— О Боже, Боже… о вэй, о Боже. Я этого не переживу… нет, не переживу… я уже умер…
— Вы будете жить, судья, — усмехнулся Сеннетт. — Впрочем, от вас зависит, насколько тяжелы окажутся последствия.
Школьник всхлипнул. У него хватило ума понять смысл предложения.
— Вы хотите, чтобы я стал как он? — Судья указал на Робби. — Таким же штунком [57] , как он? Да? Вы это хотите мне сказать, да? Вот почему вы пришли ко мне в дом ночью.
На Сеннетта это не произвело никакого впечатления. Он был совершенно спокоен и неумолим. А Школьник уже превратился именно в то, во что и должен был превратиться. В полное дерьмо.
57
Подлец (идиш).
— Вы можете себе помочь, если пожелаете, и существенно облегчите свою судьбу. Очень существенно. У вас есть много чего нам рассказать. Но делать это нужно прямо сейчас, поскольку завтра я вам такую возможность предоставить уже не сумею. Я хочу, чтобы вы сообщили о людях, которые нас интересуют. Мы не сомневаемся, что в данном деле первую скрипку играли не вы. — И снова на мгновение на губах Стэна возникла зловещая ухмылка. — Нам известно, кто устроил вас судьей. Известно также, что при вас оставались не все доллары, какие вы получали. Есть одна личность, которая нас интересует особо. — Сеннетт присел на новый кофейный столик и наклонился к Школьнику. — Судья, что вы расскажете нам о Брендане Туи?
— Туи?
— Судья, вы когда-нибудь передавали деньги лично Брендану Туи или получали от него какие-либо указания — в прямой или косвенной форме — по поводу того, как он хочет, чтобы вы отнеслись к тому или иному адвокату и приняли то или иное судебное решение?
— Лич-ч-но? — Школьника потрясло предположение, что он может общаться по таким делам лично с Бренданом Туи. — Да, я разговаривал с этим человеком несколько раз. Мой брат, Морис, ну тот самый Криворукий, он с ним беседовал. А я… Я имел дело с этим шмуком. Как его там зовут… Косиц. Я разговаривал с Косицем.