Лицо бездны
Шрифт:
Дмитрий ввалился в прихожую большой, пышущий здоровьем и уверенностью. Протянул Виктории тяжело нагруженную сумку.
– Принимай добавок к чаю! Здравствуй!
– Привет, Дмитрий Иванович, - улыбнулась она.
– А сумку поставь вот сюда, раздевайся.
– Снова по имени-отчеству!
– смеялся он, проходя вслед за ней в комнату. А как же насчет любимый и родной? Или я что-то не так расслышал? О, у тебя Шарп!
– подошел он к установленному на отдельном столике магнитофону. Можно включить? Щелкнул клавишей, Хампердинк запел о несостоявшейся любви. Староват, староват репертуар, - говорил он, оглядывая комнату и Викторию и, как видно, не зная, куда приткнуть большие руки с красными кистями. Протянул их к Виктории.
– Как насчет ваших великих добрых слов, Виктория Михайловна?
Она показала ему на стул.
– Садись. И не делай вид, что ты такой несмышленыш, которому все надо объяснять, ты ведь не такой?
– Наверное, - согласился он, устраиваясь на тяжело заскрипевшем диване. Но, может быть, в честь приятного для тебя события все же попьем чаю?
– Еще бы!
– согласилась она.
– Дима, ты посиди спокойно, если хочешь, вон журналы, а я пока все сделаю...
– Она принялась накрывать на стол. Дмитрий полистал прошлогоднюю "Америку", отложил журнал.
Сионистская агитка, - он сжал губы, следя глазами за Викторией. Она разлила по чашечкам кофе, уселась, кивнув на стул напротив себя.
– Устраивайся ближе, поговорим, чтобы вое было ясно.
– Может, воздержимся от выяснений?
– осторожно сказал он, пересаживаясь с дивана.
– Хорошо, воздержимся. Бери там сахар или конфеты, печенье... и знаешь, после твоего звонка и особенно вот сейчас стало так хорошо, спокойно, что даже стыдно, - проговорила она, глядя на него извиняющимся взглядом. Понимаю, там ему ужасно, а я веселая, какая-то глупая, бабская уверенность, что с ним все в порядке. Но ведь его спасут, правда, Дмитрий?
– Еще бы!
– сказал он.
– Извини, я все же не могу. Такая встреча!
– он поднялся и принес из прихожей свою сумку, извлек бутылку дорогого коньяка и две коробки конфет.
– Я не буду!
– поспешно сказала Виктория.
– Знаю...
– Он налил в фужер, кивнул ей и залпом вылил в рот коньяк. Усмехнулся.
– Раньше, чем ты думаешь. Быть может, уже сейчас он извлечен оттуда, растерт спиртом, напоен чаем и лежит под теплым одеялом, воображая будущее свидание с красивейшей женщиной планеты Земля...
– Скажи, а мы сразу узнаем, когда его спасут?
– потянулась она к нему, как ребенок тянется к доброму и сильному дяде, который может исполнить любую мечту.
– Это я тоже продумал, дорогая Виктория Михайловна.
– Он налил и выпил еще один фужер.
– Я оставил твой телефон Юрьеву - и как только он получит радио-мессидж (сообщение), он брякнет сюда обрадовать нас... То есть, тебя, разумеется.
– Ну насчет этого - его заслуги нет.
– Дима, прости, что так получилось.
– Я в самом деле не ожидала, что парень окажется совершенно необыкновенным. И потом он так ко мне относится!
– Понимаешь, немало я слышала всяких комплиментов, а он просто сказал - и я поверила.
– Думаешь, мне так интересно все это.
– Извини, больше не буду. Но ты должен понять, что дело не в его внешности или служебном положении. Успокойся, насчет этого ты его переигрываешь!
– Спасибо, - сказал он, потягивая кофе.
– Я даже не помню, какой у него нос, какого цвета глаза, веришь?
– Картошкой, водянистые, я все отлично помню. Робкий малый к тому же...
– Не унижай себя, Дмитрий, - сдвинула она брови.
– Мне все это неважно, пойми. Но мы вот ехали тогда и спорили с одним Квазимодой... Со стармехом... Виктория, торопясь, стала рассказывать о той поездке в "Икарусе". Про то, что есть, оказывается, люди, которые разуверились во всем. Ну, буквально ничему не верят, начиная от Маркса, кончая начальником пароходства. Они видят на улице неполадки и говорят: в нашей Системе - все так! Вспоминают обиду или слушают жалобу и говорят: не добивайтесь правды, в нашей Системе это бесполезно. Послушать их - так никакого просвета, складывай ручки таракашкой и умирай. И вот мы - я и Максим - спорили с ним всю дорогу, доказывали, почему он в корне не прав, что, если видишь непорядок, надо бороться до конца, что его разочарование, в конце концов, это от усталости, возраста, вздорного характера. Почему его и прозвали Квазимодой...
– Оригинально, - сказал Дмитрий.
– Можно я еще плесну себе?
– Почему ты спрашиваешь?
– пожала она плечами.
– Не бойся, эта бутылка мне - как слону дробина.
– Он вылил в фужер остатки коньяка и выпил, раздвинув плотную скобку усов...
– Хотя, по правде сказать, мы признали, что во многом старикашка прав, снова заговорила Виктория.
– Может быть, и тебе не нравится Система?
– покривился в усмешке Дмитрий.
– Во всяком случае, со многим не согласна и буду бороться! И пожалуйста, не иронизируй. Вот перевернулся пароход - мучения, гибель людей, моряков, а что они имеют за свой труд? Максим рассказывал, что зарплата у наших моряков самая низкая в мире. Что за границей им стыдно перед людьми, потому что...
– Покупать такие Шарпы и "Тойоты" тоже стыдно?
– прервал Дмитрий.
– Подумаешь, Шарп! Ты знаешь, сколько он стоит в цивилизованном мире? Дневной заработок грузчика! Или "Тойоты" - со свалки. Нашел чем упрекнуть моряка, терпящего все невзгоды за сотню в месяц.
– Виктория!
– поднялся он со стула.
– Если хочешь оскорблять меня и партию в этом доме, я уйду. И ты не права, ты нервничаешь, девочка, поверь мне как другу.
– Да, наверное, ты прав, я сама стала Квазимодой, - сказала она и вдруг сморщилась, как от сильной боли.
– Извини, Дмитрий, мне очень плохо.... Схватившись за сердце, она прошла к дивану, села на него, охватив руками плечи.
– Господи, как мне плохо!
– Она вскочила и заходила по комнате. Где твой Юрьев, Дмитрий, почему он не сообщает? Позвони ему! Нет, не надо. Дмитрий, если можешь, прости и оставь меня, мне плохо, - простонала она.
Дмитрий нерешительно постоял перед ней, сжимая и разжимая кулаки. Потом медленно вышел в прихожую, оделся. Сказал оттуда громко.
– Вика, я не обиделся, я еще позвоню тебе?
– Он умер, умер, Дмитрий!
– крикнула она, когда он открыл дверь на лестничную площадку.
Стармех Гусев перебрался на перевернутый буксир, когда над морем стали сгущаться ранние зимние сумерки. Спасатели, сменяя один другого, продолжали работу на днище. Прикрывая глаза рукавицей от вспышек электросварки, боцман придерживал грузовую скобу, которую электросварщик приваривал длинной ножкой к листу. 3амкнутый контур прореза сильно дымил. На большей части его Геннадий Викторович сумел сделать глубокую канавку, не прожигая металл до конца, но там, где образовались дырки, торчали заткнутые Максимом куски ветоши - они тлели, испуская едкий чад, от которого сварщик кашлял, чертыхался, но не бросал работы.
– Геннадий Викторович, я вижу, дело к концу?
– спросил стармех.
– Или делу конец или всем нам - конец, - приговаривал он, кашляя.
– И добавил в адрес изводившей его шлюпки.
– Да уберите вы эту проститутку, бьет не переставая!
– Братцы, держите ее на растяжках!
– крикнул боцман на спасатель. Готово, Гена?
– он убрал руку со скобы.
– Не оторвется, только с железом!
– уверил сварщик.
– Так, дедушка, сказал он стармеху.
– Я весь контур прорезал до пленки, сейчас надо как можно быстрее пробить его насквозь и рвануть за скобу.