Лицо в зеркале
Шрифт:
И действительно, это телефонное общение было таким секретным, что о нем не подозревал даже Фрик.
Фредди описала Фрика, как «жизнерадостного, уверенного в себе мальчика, сильного, как отец, любящего лошадей, превосходного наездника».
Лошадей?
Этан мог бы поставить годовое жалованье на то, что Фрик общался лишь с лошадьми, которые не справляли естественную нужду и бегали только по кругу под музыку Каллиопы.
Создавая вымышленного Фрика, Фредди давала понять, что реальные достоинства сына ее не впечатляли, и возможно, даже раздражали.
И Фрику хватало ума, чтобы прийти к тому же выводу.
Мысль о том, какую душевную боль испытывал мальчик, читая эти слова, заставила Этана не бросить журнал в мусорную корзину, стоявшую у стола, а отшвырнуть к камину, с тем чтобы сжечь его позже.
Фредди, возможно, могла бы оправдаться, заявив, что в интервью «Вэнити фэр» каждая строчка должна работать на ее образ. Какой супер могла считаться супермодель, если бы из ее чрева не вышел суперсын?
Так что, сжигая фотографии Фредди, иллюстрировавшие интервью, он бы получил особое удовольствие.
По линии 24 разговор продолжался.
Этан посмотрел на экран компьютера. И на этот раз звонивший заблокировал свой номер.
Поскольку связь не обрывалась, цифры в столбце "Продолжительность разговора" непрерывно менялись. Пошла уже пятая минута.
Столь долгое послание не мог записывать на автоответчик ни коммивояжер, желавший что-то продать по телефону, ни человек, неправильно набравший номер. Странная получалась история.
Индикаторная лампочка погасла.
Глава 44
Фрик проснулся и увидел множество отцов, которые смотрели на него со всех сторон, армия хранителей, в которой у каждого солдата было одно и то же знакомое лицо.
Он лежал на спине, но не в кровати. И хотя из осторожности не двигался, отчаянно прижимаясь к чему-то мягкому, в голове лихорадочно кружились мысли.
Отцы возвышались над ним, одни с руками и ногами, от других остались только головы, но гигантские головы, совсем как шары на параде в честь Дня благодарения у универмага «Мэйси» на Пятой авеню в Нью-Йорке.
Фрик предположил, что потерял сознание из-за недостатка воздуха, вызванного сильнейшим приступом астмы. Однако, попытавшись вдохнуть, не столкнулся ни с какими трудностями.
В большинстве своем эти огромные лица отца выражали бесстрашие, праведную ярость, но некоторые улыбались. Одно подмигивало. Одно беззвучно смеялось. Встречались и такие, что с обожанием смотрели не на Фрика, а на знаменитых женщин с не менее огромными головами.
Круговорот мыслей в голове Фрика замедлился, к нему вернулась способность упорядочить их ход. И Фрик тут же вспомнил мужчину, вышедшего из зеркала. Резко сел на чердачном полу.
На мгновение в голове вновь все смешалось.
К горлу подкатила тошнота. Но он сумел подавить рвотный рефлекс и поздравил себя пусть с маленьким, но достижением.
Решился поднять голову и оглядеть фермы в поисках бескрылого фантома. Ожидал вновь увидеть его, летящего в сером костюме, начищенных черных туфлях, с грациозностью танцора на льду.
Фантома, конечно, не увидел. На глаза попадались
только солдаты-отцы, в цвете, в диорамах, черно-белые. Стояли рядом и вдалеке, окружали его, нависали над ним.
Картонные отцы, все до единого.
Решившись, мальчик поднялся, несколько мгновений покачивался, словно балансировал на проволоке высоко над землей.
Прислушался: только шум дождя. Непрерывный, доносящийся со всех сторон, гасящий все прочие звуки.
Слишком быстро для осторожности, слишком медленно для храбрости, Фрик двинулся сквозь лабиринт афиш, картонных фигур, ящиков на поиски лестницы. И наверное, по-другому и быть не могло, вновь вышел к зеркалу со змеями на раме.
Поначалу хотел обойти его по широкой дуге. Однако серебристое стекло просто притягивало к себе.
Встреча с мужчиной из зеркала казалась ему то сном, то такой же реальной, как запах собственного пота.
Им двигала потребность узнать, что правда, а что — нет, возможно, потому, что слишком многое в его жизни казалось нереальным, поэтому даже малая новая толика нереальности становилась невыносимой. Не чувствуя себя храбрецом, но не испытывая страха, который вроде бы мог испытывать, он приближался к охраняемому змеями зеркалу.
Убежденный недавними событиями, что вселенная Эльфрика Манхейма и вселенная Гарри Поттера вошли и соприкосновение, Фрик встревожился бы, но не удивился, если бы змеи, вырезанные на раме, магическим образом ожили и зашипели при его приближении. Но их нарисованные головы и переплетенные кольца оставались неподвижными, а злобно поблескивающие глаза из зеленого стекла — неживыми.
В самом зеркале он увидел только себя, а за собой — застывшие свидетельства триумфов отца. И никаких намеков на Зазеркалье или Потусторонье.
Осторожно, правой рукой, недовольно поморщившись, рука-то ходила ходуном, Фрик потянулся к своему отражению. Коснулся подушечками пальцев стек-па, холодного, гладкого и, безусловно, твердого.
А когда прижал к серебряной поверхности ладонь,
воспоминание о Молохе стало куда менее реальным, переходя в разряд кошмаров.
И только тут Фрик осознал, что глаза у отражения не зеленые, с которыми он родился и вырос, которые унаследовал у Номинальной матери. Глаза у отражения были серыми, блестящими и бархатистыми, серыми, только с крапинками зеленого.
И глаза эти принадлежали мужчине из зеркала.
В то самое мгновение, когда Фрик, к своему ужасу, осознал, что глаза отражения отличаются от его собственных глаз, из зеркала вылезли руки мужчины, одна схватила его за запястье, другая что-то сунула в ладонь, потом обе сжали его руку в кулак, сминая прижатый к ладони предмет, после чего втянулись в зеркало.
Конечно же, Фрик тут же отбросил то, что ему дали, что-то гладкое и одновременно в трещинах.
Побежал по проходу к лестнице, буквально скатился по ее спиралям, железные ступеньки грохотали, вибрируя под его ногами, как кожа барабана под ударами палочек.