Лицом на ветер
Шрифт:
Вот, оказывается, как он тут бушевал. А виной всему не болезнь, не смерть близких, не какое другое несчастье, а ребёнок, мать которого рабыня, свенка.
Только подумала об этом, и от слёз опять защипало в глазах. Гад ползучий, хуже змея ядовитого. Зачем ему ребёнок от неё? Как он сказал, как назвал его? Ублюдок? Вот и всё. Вот, чего она стоит в его глазах, мать ублюдка. Конечно, свенка, варварка… Это всё его слова. А что хотеть? Она, и правда, его рабыня, он купил её, как покупают лошадь или собаку, хороший меч или плащ, как любую другую вещь. Она была нужна ему, как нужны нож или обувь. Этот римлянин регулярно насиловал её, когда ему
Рианн порезала палец, собирая осколки, и неожиданная боль опять заставила расплакаться от жалости к себе. Ну что, что ей теперь делать? Ну почему всё так? В чём она провинилась перед богами? Что слелала не так?
Стукнула дверь, кто-то зашёл.
— Иди сюда.
По голосу она узнала его, своего хозяина, но с места не сдвинулась, так и сидела на корточках у вороха битой посуды, плакала беззвучно. Свенка не выполнила его приказа, и через момент центурион влетел к ней, схватил за запястье и рывком поставил на ноги. Гневно глянул в залитые слезами глаза.
— Если я сказал, иди сюда, это значит, что ты всё бросаешь и идёшь сюда! Разве это не понятно? Не понятно? — Он грубо встряхнул её и перевёл взгляд на порезанный палец, заметив кровь. Скривился. — Что это?
— Порезалась… осколком, — выдохнула в ответ, разделяя слова.
От страха слёзы высохли на глазах, остались только сухие рыдания. Центурион оттолкнул её от себя и заложил ладони за пояс, глядя сверху. Рианн снова принялась собирать битую посуду, чтобы хоть чем-то занять себя, лишь бы не смотреть на центуриона. Руки дрожали от ожидания неприятностей.
— Сколько у тебя задержка?
Она без слов показала три раза раскрытую ладонь. Пятнадцать дней. Это половина месяца…
— Тебя тошнит? Кружится голова? — Она в ответ отрицательно повела подбородком. — Я поговорил с нашим врачом, он придёт завтра или послезавтра. Я как раз должен буду быть дома…
— И? — Рианн замерла и посмотрела на хозяина снизу вверх от пола.
— Он рассчитает тебе дозу яда, ты выпьешь его и вытравишь своего ребёнка.
Рианн медленно поднялась, не сводя взгляда с его лица, смотрела снизу исподлобья, упрямая, повела головой от плеча к плечу.
— Нет… Я не буду ничего пить. Я не буду травить себя. Я не буду убивать своего ребёнка…
— Моего ребёнка! — резко перебил её римлянин.
— Нет. Ваш ребёнок там, — дёрнула головой за спину, — с вашей женой, а это мой ребёнок. Я не дам…
— Что ты несёшь? — Он скривился, будто слышал великую глупость. — Мне не нужна беременная рабыня и ублюдки твои не нужны.
— Это не ублюдок, это дар богов, это ребёнок, и он ни в чём не виноват.
— Ты знаешь, что его здесь ждёт, даже если он родится и вырастет? В лучшем случае служба в римских орлах, он станет легионером и будет убивать таких, как ты и насиловать ваших женщин. А если это будет девчонка, она станет гарнизонной шлюхой или рабыней. Такой же, как ты… Ты такого хочешь своему ребёнку? Что ты молчишь?
Рианн всё это время так же глядела снизу, потом устало прикрыла глаза и шепнула:
— Вы могли бы отправить его в Рим, к себе домой, он вырос бы слугой в вашем доме…
— Мне не нужны такие слуги в моём доме!
— Почему? — Она осмелилась глядеть ему прямо в глаза. — Когда вы пользовались мной, для вас это было хорошо, а когда я понесла от этого, вы даже не можете проявить жалости и понимания? Это же ваш ребёнок…
— Это твой ребёнок, ты сама так сказала, — перебил её.
— Если бы не вы, его никогда бы не было, я оставалась бы девушкой…
Центурион поднял ладонь, чтобы ударить её за эти слова, и рабыня зажмурилась, ожидая этого удара, но Марк не смог сделать этого.
Она права. Он купил её ещё девственной и сам сделал её своей наложницей, притом силой сделал, она умоляла его этого не делать. Сколько раз за эти месяцы он брал её, и сколько раз приходилось применять силу? Почти каждый! Она постоянно сопротивляется ему, всё время противостоит каждому движению! Ему приходится применять силу всё время! Как же должна она ненавидеть его за всё это! Его и этого ещё неродившегося ребёнка — его плоть и кровь! Римского ребёнка! А она? Она почему-то хочет, чтобы он родился. Зачем? Эти проклятые свены, их разве поймёшь?
Да сколько раз он видел всё это здесь! Всё именно так и будет, как он ей описал. Если мальчик, то станет легионером, если девочка — шлюхой, это ещё, если сам Марк не признает ребёнка своим рабом. Дать ей вольную? Тогда ребёнок родится свободным, понятно, что незаконнорождённым, но тогда ему точно будет открыта дорога в легионы, а так… Сын рабыни — сам раб.
Тут много таких служит во вспомогательных частях. Если ему повезёт, если будет толковым и умелым, то через двадцать-двадцать пять лет службы он даже получит гражданство. Если раньше его не убьют, конечно… Но сможет ли она одна вырастить ребёнка, если станет свободной? Как она без мужчины сможет это сделать? Сама станет проституткой, или кто-то из местных, хотя бы даже здесь, в крепости, женится на ней. Кто? Дикс? Вряд ли, даже если она и нравится ему. Он как-то говорил, что жениться — не в его планах на ближайшие несколько лет. Нагляделся на своих родителей и сыт этим по горло…
Она не сможет выжить одна, да ещё и с ребёнком на руках.
Он вдруг мысленно представил себе, что отпустит её и останется один. Он уже привык к ней, ему нравилась она, её сопротивление, её постоянное желание противостоять ему во всём. Нравилось сламывать её, видеть её глаза, когда она не хочет, а он всё же берёт её, овладевает её телом. Эта молодая свенка приносила ему такое удовольствие, какое не приносила ни законная жена, ни любая другая. Ему нравилась эта холодная германская красота, светлая кожа, серые глаза, нравилось, что она не была рождена рабыней, что в ней жив ещё дух свободы, в ней ещё не пропали её несломленность, её непокорность. Даже здесь, с этим ребёнком, она не желает мириться с ним.
Почему она вдруг стала так дорога ему? Может, потому, что она была свенкой, варваркой, германкой, со своим диким непредсказуемым характером. И тем более, до него она жила в лесу среди свободных германцев, а не в среде рабов.
Он никогда не отпустит её, потому что другой такой у него больше не будет. Это эгоизм. Ну и пусть.
А если дать ей вольную, но не отпускать её? Пусть живёт рядом. Но ребёнок? Что делать с ребёнком?
Он ушёл из кухни и сел на своё ложе, запустил ладонь в волосы на затылке, упёрся локтем в колено. Что-то надо придумать. Может, дать ей вольную хотя бы по завещанию? Если вдруг что-то случится с ним, пусть будет свободной, она и её ребёнок — тоже. А дальше пусть как хочет, так и выживает. Сможет вырастить этого ребёнка, значит сможет. Может быть, найдёт кого-нибудь из родственников, и её возьмут с этим ребёнком, или кто-то женится на ней.