Лицом на ветер
Шрифт:
— В Риме, воспитывает моего сына.
— Ну-ну, вашего… — повторила она, и Марк почувствовал, как сузились глаза от переживаемой внутри ярости. Да как она смеет? Вспомнились свои же собственные подозрения, а рабыня продолжила:- Вы здесь уже несколько лет, а она там одна, без вас… и совсем не скучает в вашем роскошном доме, совсем не в лачуге…
И это была последняя капля. Он резко поднялся, одним махом сгребая всё со стола, и схватил свенку за рассыпавшиеся волосы, намотал на кулак, подтягивая рабыню к себе лицом к лицу. От неожиданной боли и ужаса Рианн смотрела на него огромными глазами, губы сами распахнулись, заставляя дышать
— Да как ты смеешь? Ты — о моей жене? Да кто ты такая? Рабыня! Маленькая сучка, годная только для одного… сунуть и высунуть…
Тут она со всей силы ударила его по лицу, срывая ногтями кожу, оставила на щеке три кровавые полосы.
И центурион на это взревел, со всей мощи швырнул её в угол, благо, в сторону от жаровни. Сорвал кожаный пояс, подпоясывающий тунику, перехватил поудобнее и ударил рабыню со всей силы с оттягом, чтоб досталось всей длиной пояса. Первый удар пришёлся по рукам, которыми она закрылась, второй по плечу и шее. Свенка закричала от боли. Пояс оставлял красные следы на открытой коже.
— На меня руку поднимать? Сука! Маленькая германская сучка… Я выбью это из тебя… Всю эту дурь… Понятно тебе? Понятно? — Он ругался, мешая вместе слова на свенском и на латыни, не разбирая. Бил, пока рабыня не затихла, закрыв голову руками.
Центурион отбросил пояс и, наклонившись, поднял рабыню на ноги, взяв за плечи. Голова девчонки запрокинулась безвольно, вряд ли она отключилась, от такого сознание не теряют. Он центурион, он знал об этом, римские легионеры, по крайней мере, выдерживают и не такое. Просто она решила уйти в себя, отгородиться, чтобы не чувствовать боль, германцы такое умеют, и тогда пытай их — не пытай, толку не будет.
Он положил рабыню на стол на живот, начал поднимать подол платья, чтобы открыть ноги. И вот тут свенка «ожила» вдруг, задёргалась, начала брыкаться.
— Спокойно… спокойно, дорогая…
— Нет… нет… отпустите меня… Вы — грязное животное! Уберите свои руки… Пустите… Нет…
Он навалился на неё сзади, не слушая её абсолютно, но рабыня упёрлась в край столешницы обеими руками и не собиралась ложиться, крутилась, не теряя надежды вырваться. Марк оторвал сначала одну её руку и подсунул ей же под живот, потом вторую он выкрутил ей за спину и подсунул под пояс её же платья. Так он, можно сказать, спеленал рабыню и толчком заставил её лечь животом на стол. Поднял подол платья и нашёл её ноги, скользнул ладонью по подколенному сгибу и вверх, протискивая пальцы между ног. Ну, ничего не выйдет, что ты тут играешь со мной, как с младенцем. Она пыталась сжать бёдра, не пустить его. Глупая. Он протолкнул сначала пальцы, потом всю ладонь, а потом стиснул её в кулак, а следом уже пошло колено, одно, потом второе. Ну вот, а ты думала…
Он скользнул пальцами ей между ног. Ещё влажная. Этого хватит. Сейчас я не буду тебя ласкать, ты получишь всё, что заслужила, целиком и полностью. Ты забудешь, как поднимать на меня руку.
Он раскрыл её, рывком раздвигая бёдра. Девчонка хрипло дышала и застонала с болью, когда он начал входить в неё. Он перемазал пальцы в крови и обтёр их об её же платье. На этот раз римлянин не жалел её, вошёл рывком сразу во всю длину по-первобытному, заполняя её всю, демонстрируя силу и власть. Рабыня хрипло дышала, прижатая щекой к столешнице. Марк сделал несколько пробных толчков, глубоких, сильных. На этот раз она постанывала от его мощных ударов,
Удар за ударом, несколько глубоких и сильных толчков, потом следом несколько коротких и быстрых, опять пара-тройка глубоких медленных до самого конца. Он чувствовал, как с каждым толчком вздрагивают под ним её ягодицы, как сопротивляясь, она стискивает его член мышцами своего лона, будто пытается не пустить его, остановить. Глупая дурочка. Она думает, что этим мешает ему, не пропускает его в себя, но всё наоборот, она только лишний раз ласкала его этим, становилась ещё туже, теснее, такой плотной, такой горячей. Какая молодец, другие годами этому учатся, а ты умеешь всё сама, и не скажи, что невинная девушка. Как опытная шлюха…
Он улыбнулся и, подтянув девчонку за волосы, попытался поцеловать в шею под затылком. Свенка и на этот раз замотала головой, отталкивая его. Тогда Марк вошёл в неё глубоким и сильным толчком и в этот момент сильнее подтянул её на себя за волосы. Он даже смог достать губами её висок, ухо, поймал зубами серебряную простенькую колечком серёжку в мочке, потянул на себя, вдавливаясь сильнее в её лоно, расплющивая под собой её ягодицы. Довчонка опять застонала и задрожала там, в самой глубине своего горячего упругого тела, стиснула его член так сильно, что у центуриона перехватило дыхание.
Проклятье! Он и не думал так быстро кончать, он хотел ещё помучить её, но она… она… это всё она…
Он успел выйти из неё в последний момент и кончил ей на ноги, наблюдая с упоением, как семя стекает вниз по бедру свенки. Хрипло дышал, всё ещё держа девчонку за волосы. Лёг грудью ей на спину и подтянул к себе, поворачивая её голову на бок, достал до приоткрытых губ и поцеловал. На этот раз она не могла сопротивляться, только закрыла влажные от слёз глаза, покоряясь напору римлянина. Какие у неё мягкие губы, они созданы для поцелуев, только пересохли немного. Он целовал их, покусывая, ласкал языком. Девчонка возмущённо застонала, сейчас, дорогая, сейчас, я отпущу тебя, потерпи ещё немного.
Центурион отпустил её волосы и вытащил руку свенки из-за пояса, девчонка вскрикнула от боли в затёкших мышцах, сама потихоньку вытащила из-под себя вторую руку. Выпрямилась на дрожащих ногах, качнулась и поймала рукой стол, чтобы не упасть, расправила подол платья, закрывая от глаз центуриона всё, что он открыл, на что любовался сейчас. Так и стояла к хозяину спиной, не шелохнувшись, будто приводила в порядок свои мысли, чувства, слушала саму себя.
Марк заметил на её открытых руках следы после побоев — красные длинные полосы. Они небольшие, это же не бич, дня два или три, и следов не останется вовсе, но приятного, конечно, мало. Сама виновата.
— Убери здесь всё! — приказал и вышел, оставив рабыню убирать разбитую посуду и разбросанную еду.
Завалился на перебуренное ложе, положив руки под голову. Как он устал. Ночное дежурство, глаз не сомкнул, и ещё эта германка. Сколько нужно сил, чтобы перебороть её, сломить, заставить подчиниться, каждый трах через силу. Он улыбнулся, вспоминая последние события. И всё равно он не отказался бы от неё. Да, она опасная, она никогда не подчинится, потому что родилась свободной, она знает, что это такое.