Лиходеи с Мертвых болот
Шрифт:
Пробирались они поодиночке, чтобы не привлекать лишнего внимания и при опасности быстрее раствориться в ночи, но вместе с тем не теряли друг друга из вида, поскольку в городе хорошо ориентировался только Гришка. Улицы были пустынны. Лишь пропившийся до исподнего пьяница дремал около кабака, ночной гуляка пробирался к своей зазнобушке, да вдалеке промелькнули силуэты стрельцов в островерхих шапках — они охраняли ночной покой горожан.
До нужного места компания добралась без происшествий. Около длинного забора, откуда открывался хороший обзор на дом, разбойники сбились в кучу, чтобы обсудить дальнейшие свои действия.
— Он вон
— Ничего, рука не дрогнет, — сказал Косорукий Герасим.
Хоть и был он хил и болезнен, но никто лучше него не знал, как отправить человека на тот свет.
— Гришка станет туда, — приказал татарин. — С того места округа вся видна. Если какая опасность — стража аль еще чего серьезное, свистнешь.
Все заняли свои места. Человек, живший в этом доме, был уже приговорен к смерти и вряд ли что могло спасти его. А ему, Гришке, вряд ли когда придется вырваться из этой кровавой круговерти. Ох, худо это, худо…
Боярину Матвею Семеновичу не спалось. Как всегда в полнолуние, у него болели кости и ныли старые раны, полученные в жестоких боях с врагами государства Российского. Много чего хранила его память, много чего пришлось ему пережить, передумать за годы своей жизни.
Помнил он моменты, когда казалось, что погибла Россия, упала и не поднимется больше православная вера. Помнил, как куражились иноземцы, разная сволочь и свой, русский сброд, как разрасталась, будто черные тучи, православная смута и разорение, ложь и корысть, глупость и трусость. Кулаки сжимались у Матвея, когда вспоминал он все это. Ох, как тяжко тогда приходилось тем, у кого честь и любовь к отчизне — в крови! Но радостно было вспомнить, как очнулся ото сна, сбросил оковы предательства и позора народ русский, собрал все сильное и хорошее, что было в нем, и скинул с себя ненавистных кровососов.
Бежали тогда поляки, только пятки сверкали. Но сильно пограбили они матушку Русь. Целый обоз ценностей из Первопрестольной вывезли. Помнил Матвей, как отряд под его командованием догнал обоз и как бились с поляками и казаками насмерть — в плен никого не брали. Но не получилось отбить — исчез обоз. А деньги те очень бы казне пригодилась. Сколько лет прошло! Сколько сил потрачено, чтобы выведать хоть что-то об обозе, но как было все покрыто тайной, так и осталось.
В дверь комнаты, где в полумраке, разгоняемом лишь трепещущим огоньком одинокой свечи, сидел Матвей Семенович, постучался холоп Степашка, вялый и сонный.
— Человек к тебе, хозяин, просится. Морда басурманская. Гнать его в шею? — деловито осведомился холоп.
— А чего хочет?
— Говорит, дело к тебе важное. Еще говорит, что из столицы самой приехал. Врет. В Москве морду такую басурманскую давно бы в Сибирь сослали.
— Зови его быстрее!
Через некоторое время недовольный холоп завел в комнату татарина, который отвесил низкий учтивый поклон. Боярин исподлобья, оценивающим взором обвел посетителя. Что и говорить — морда не особенно приятная. Впрочем, обычная холопская морда — хитрая, якобы покорная, но глумливая.
— С чем пришел?
— Пожаловал по тайному делу от боярского сына Николая. Нет ли здесь лишних ушей?
— Нет, мои слуги не приучены подслушивать под дверью. Говори спокойно.
— Думный боярин
— А чего он сам не пришел? — спросил Матвей. Что-то не нравилось ему в посетителе, настораживало его.
— Не хочет, чтобы пока вас вместе видели. Человек в городе он новый, может привлечь внимание, коль к тебе заявится. Хочет свидеться осторожно, а потому приказал мне ему тебя привести на постоялый двор, где бы вы могли то тайное дело спокойно обсудить. Ну, а мне больше говорить не велено.
— Ладно. А где посыльный мой, Кузьма?
— Думный боярин его у себя оставил на случай, если с вестью срочно послать понадобится сюда.
— Хм, — нахмурился Матвей. Гость говорил все вроде бы складно, но все равно что-то в его словах и поведении вызывало тревогу. — Ладно, пошли.
— С собой лучше тебе никого не брать, чтобы лишнего внимания не привлекать, — сказал татарин.
— Я никогда никого с собой не беру. Не родился еще тот, кто мою жизнь оборвать может.
Матвей ушел в другую комнату и вскоре появился в добротном зеленом походном кафтане, с прицепленной к богатому красному, вышитому серебром, поясу тяжелой саблей. Еще за пояс был заткнут длинноствольный пистоль, не слишком удобный, но зато надежный и с хорошим боем.
— Эй, Степашка, запри получше ворота и никого, кроме меня, не впускай и не выпускай, — распорядился Матвей.
— Будет сделано, — кивнул с готовностью холоп, позевывая.
— Ну что, гость дорогой, пошли…
Гришка добросовестно глядел по сторонам в надежде, что кто-нибудь появится и можно будет подать сигнал тревоги и сорвать кровавое дело. Еще он надеялся, что боярин откажется идти ночью незнамо куда по предложению подозрительного субъекта. А еще может быть, что тучи, наползающие на луну, закроют ее в самый ответственный момент, и в суете схватки жертве удастся ускользнуть из рук убийц.
Заскрипела дверь терема, послышались голоса:
— Ни зги не видать.
Действительно, туча закрыла луну, и на миг Землей овладела кромешная тьма.
— Возьми, хозяин, фонарь.
Тут луна выглянула снова, и Гришка смог хорошо разглядеть их. Боярин шел — прямой, высокий — уверенной легкой походкой. Рядом семенил татарин, в его руках горел фонарь, отбрасывающий луч на его спутника и дорогу.
Гришку затошнило. Сейчас этого человека убьют. И на совесть ляжет еще один тяжелый камень. И тут Гришка понял, что должен порвать всю стягивающую его цепь убийств, жестоких грешных дел, свидетелем, а то и соучастником которых ему довелось быть. Тем более что терять ему теперь нечего. И Сила, и Варвара потеряны навсегда, душа его, похоже, погублена и есть шанс попытаться спасти ее, заслужив хоть немножко снисхождения у Господа.
Гришка сунул два пальца в рот и отчаянно, изо всех сил, как только мог, засвистел. Его свист пролетел над спящим городом, привыкшим к ночной тишине и покою, заметался меж черных курных изб, деревянных церквушек, отразился от стен пятиглавого собора и замер где-то в лесу. Он переполошил народ. Захлопали ставни, забегала в тереме боярина Матвея хорошо обученная и готовая ко всяким неожиданностям дворня.
Чертыхаясь, Евлампий и Герасим выскочили из засады и бросились прочь. По опыту они знали, что в таких случаях нужно как можно быстрее уносить ноги и как можно меньше думать о судьбе товарищей — каждый спасает собственную шкуру как может.