Лихолетье

Безбрежны широкие просторы Руси. От далекого полноводного Днепра с величественным Киевом до скрытого непроходимыми лесами и болотами Господина Великого Новгорода немало дней пути. Не всякий купец отважится пуститься в такую дорогу. Многое может ожидать его. Нет на Руси былого единения. Множатся княжеские уделы, растут и богатеют боярские именья. Много на Руси хозяев, а мира и покоя все меньше. То затихнет на время, то загорится пуще прежнего княжеская усобица, в которой не отыскать ни правых, ни виноватых. Один разор для Русской земли.

Но жизнь течет своим чередом. В лето 6744(1236) от Сотворения мира Бог миловал от усобицы Залесский край и Рязанскую землю.

Летнее солнце спряталось за белесое облачко, опустив тень на вереницу всадников, медленно спускающихся по пологому холму, поросшему молодыми деревцами.

Всадники ехали кучно; между ног лошадей, высунув языки, сновали уставшие за день псы. Ехавший впереди рязанский князь Юрий Ингваревич смахнул пот со лба и бросил взгляд на бирюзовое небо. Соколиный лов всегда прогонял тоску с его дум, а сегодня и вовсе радовал сердце немолодого князя. Намедни [1] узнал он, что молодая княжна Евпраксинья понесла дитя. Это ли не радость! Отпраздновали как положено, и поутру, кто в силе остался, отправились на соколиный лов. Теперь же, потешив сердце, возвращались обратно.

Повернувшись к сыну Федору, он тихо произнес с улыбкой:

– А мечто в ложницу [2] брали? Али как?

Федор отвечал серьезно:

– Как велено было, в изголовье и лежал.

Князь засмеялся громче.

– Значит, малец родится.

Ехавшие рядом бояре дружно улыбались вслед за ним.

Краем ока князь Юрий, видно, приметил чей-то невеселый взгляд. Повернулся больше в седле и зычно окликнул:

– Что не весел, Евпатий, али княжеская радость не по сердцу?

– Бог с тобой, княже. Такой радости грех не разделить, – встрепенулся боярин, названный Евпатием.

– Што же хмур, как сыч?

– Думы невеселые, княже.

– Аа. Опять ты за свое.

Веселость враз сошла с лица князя.

– Спесив ты, боярин. Завтра поутру ко мне явишься.

Он подхлестнул коня и поскакал быстрее вперед, оставляя позади свиту.

Эх, князь Юрий, что кому доведется – знать бы наперед. Да где человеку такое знать…

Быстрая лесная речка, шумя на перекатах, уносила свои воды неведомо куда, вдаль от рубежей Рязанской земли. Разливалась ручьями и исчезала в зыбких мордовских болотах. Болот хватало и здесь, на дальнем рубеже княжества. Лишь недождливое лето подсушило непроходимые топи, давая дорогу непрошеным гостям.

Пара всадников осторожно пробиралась сквозь раскидистые ветви.

Стайка лесных птиц с шумом поднялась над верхушками деревьев. Следом за ними, стрекоча, взлетела сорочья пара.

Пожилой порубежный сторож Матюша вдвоем с Андрейкой, объезжающий тайными лесными тропами рубежи, насторожился, быстро соскочил с коня и стал вглядываться сквозь ветви на речную низину.

– Вон, гляди под ту высокую сосну, – тронул он за плечо, подобравшегося к нему парубка [3] , – вишь?

Сосна стояла на сухом месте одиноко среди мелких болотных деревьев. Сквозь просвет между деревьями Андрейка разглядел мелькающие тени.

– Никак всадники?

– Верно, добытчики, кажись, пожаловали… Булгары… Хитры, черти. По бережку и пробираются. Он тут песчаный, а подалее берега-то все одно топкие, хошь и сушь стоит… Ведет их кто-то.

Матюша еще раз тронул парубка за плечо:

– Так што поспешай к боярину Евпатию. Пусть гостенечков встречать спешит. Ближние веси я оповещу, а коли успею, и за этими пригляну. У комолой сосны боярина ждать буду… Поспешай, говорю.

Стараясь не шуметь, Андрейка, поглаживая коня, чтоб не заржал ненароком, быстро скрылся среди лесных ветвей. Путь его лежал туда, где среди лесов в стороне от дорог притаилась неприметная сторожевая крепость, прикрывающая рубежи расширившегося Рязанского княжества.

День уже клонился к вечеру.

От усердия Андрейка чуть не загнал коня. Спрыгнув, пустился бегом. Усталый конь семенил рядом. Летняя ночь медленно опускалась на утомленную зноем землю. Тревожно оглядываясь по сторонам, парубок все бежал сквозь непроглядную темноту по лесной дороге. Увидев знакомую развилку, ненадолго остановился перевести дух.

«Дальше поле – и вот она, крепость, хоть Матюша давно уже в Кнечи, да сколько булгар пожаловало, одному Богу известно…»

Крепостица, срубленная во времена нынешнего князя на большой лесной поляне, была тесна. Лишь четыре невеликие вежи [4] располагались по ее углам, да одна пониже, над воротами. Окруженная мелким, но широким рвом, она имела лишь один выход через деревянный неподъемный мосток, который, однако, можно было сразу разобрать в случае надобности. И только высокий насыпной вал придавал ей грозный вид. Стены стояли чуть не прямо на нем, возвышая крепостицу вровень с окружающими деревьями. Мастер, чьими заботами она появилась на этих рубежах, все сделал по уму. Любой подходящий к ней оказывался в небольшой низине, как на ладони открытый крепостной страже.

Не довелось крепостице встречать набеги. Ни разу не подступали к ней враги, не пролилась на ее стенах людская кровь. Стояла мирно, была опорой переселившемуся сюда люду.

Внутри ее располагались две курные избы. Одна больше и попросторней для княжеских воев [5] , другая поменьше, но повыше, с пристроенным крыльцом для боярина. Два крытых навеса. Один с длинными столами и скамьями по бокам, другой заваленный сеном. Коновязь да колодец с длинным журавлем посередине двора. Вот и все постройки, тесно заполнившие крепостной двор.

Вечерело. Неродовитый рязанский боярин Евпатий, прозванный за сноровку в ручном бою Коловратом, вышел на крыльцо. За строптивость свою служба его теперь была вдали от Рязани. На самых дальних рубежах Рязанских земель.

Во дворе шумело побоище. Трое молодых воев в доспехах, но без щитов рубились с Демьяном. Крепкий боец, бывалый княжеский дружинник Демьян укладывал на землю одного за другим. Остальные, кто не спал под заваленным сеном навесом, стояли кругом. Балагурили.

Евпатий молчаливо глянул на круг и обвел взглядом крепостные стены. На каждой из стен на сходнях стояли стражи, от их взора ничто не должно было укрыться за стенами крепостицы. Они изредка, украдкой поглядывали внутрь двора, но, приметив старшего, и вовсе повернулись спинами. Двое стражей стояли и около ворот.