Лики России (От иконы до картины). Избранные очерки о русском искусстве и русских художниках Х-ХХ вв.

Миронов Георгий Ефимович

Парадокс в том, что, возможно, из всех изображаемых Орестом Кипренским людей Иван Васильевич Кусов был наиболее ординарным и наименее интересным человеком. Вместе с тем И. Кусов – это, говоря языком истории европейского искусства, типичный пример донатора. То есть был он богатым заказчиком картины или семейных портретов. В 1808 г. бедный, хотя уже известный художник не мог отказаться от выгодного и лестного предложения – написать портрет купца-миллионера и его многочисленных домочадцев. Так Кипренский оказался на Крестовском острове в Санкт-Петербурге, на даче Кусовых. Известного миллионщика жаловал своим вниманием сам государь Александр I, дачный сосед купца (дворец Государя был на Каменном острове, но оба острова были соединены по велению Его Высочества мостом). Более того, Государь частенько, по свидетельству современников, трапезничал в кругу кусовской семьи. За сыном миллионера замужем была дочь обедневшего дворянина, кузина Вигеля, доброго знакомца Кипренского. Впрочем, драматическая судьба девицы не должна нас отвлечь от

главного: портрет Кусова получился у молодого художника удивительный. Дело в том, что он ухитрился одновременно потрафить вкусам миллионера, придав ему вельможную стать и значительность, и в то же время привнести в парадный портрет, выполненный в лучших традициях XVIII – начала XIX в., некую карикатурность, по меньшей мере – иронию. Коммерц-советник, награжденный многими орденами, не обладал ни обширным образованием, ни глубокой культурой и вряд ли прочитал за свою жизнь тысячную долю книг, прочитанных самим автором портрета. Однако причудливой фантазией портретиста купец держит в руках раскрытую книгу, долженствующую подчеркнуть его просвещенность. Тогда было принято каким-либо атрибутом профессии – деталью, предметом, инструментом – подчеркнуть ту сферу деятельности, которой занимается заказчик. Ничего более далекого, чем книга, от духовного мира купца Кусова найти было невозможно.

То, что это безусловная причуда ироничного мастера, по-своему характеризующая его отношение к заказным портретам, говорит и тот факт, что в написанных с любовью и уважением к портретируемым изображениях своего друга, искусствоведа, мецената А. Р. Томилина и А. И. Корсакова он тоже пользуется атрибутами их профессий, в первом случае – это миниатюра в руке, во втором – чертеж Горного корпуса. В это же время он пишет «Художника с кистями за ухом» – портрет живописца, который почти целый век атрибутировали как автопортрет. И вновь – атрибут профессии. Но во всех случаях, кроме портрета Кусова, – без иронии. Тоже, согласитесь, примета века, своеобразная внутренняя оппозиция творческой интеллигенции, фронда, дистанция от «новых русских» своей эпохи……Незадолго до войны 1812 г. Кипренский был послан в Москву. Командировка на первый взгляд более чем странная.

«В помощь адъюнкт-профессору И. П. Мартосу» – для работы над монументом Минину и Пожарскому. Короткая поездка одного из лучших, если не лучшего рисовальщика своего времени оказалась не только не обременительной, но и весьма полезной. Свобода от контроля Академии, новые встречи и впечатления.

Из Москвы он переехал в Тверь, где в то время жила дочь Павла I принцесса Екатерина Павловна. Она и пригласила Кипренского для работы. Дворец принцессы был в то время, по словам К. Паустовского, своеобразным литературно-художественным клубом, – здесь бывали, работали, общались многие выдающиеся люда русской культуры. Да и Москва рядом…

И. Бочаров и Ю. Глушакова в своей книге о Кипренском точно подмечают важную особенность художественного быта дореформенной России. Избранный круг образованнейших людей своего времени, в массе своей дворян, часто – высокородных, неохотно принимал нуворишей, выскочек, скажем мягче – разночинцев. Особенно – в Петербурге. Строгановский салон, куда президент Академии вводил особо одаренных своих учеников, делал исключения для гениев, вышедших «из низов». Остальной Петербург холодно отталкивал, отторгал «чужих». Как правило, нужны были или высокородное происхождение, или всероссийская слава, желательно – и то и другое. Вчерашний выпускник Академии Орест Кипренский пока что с трудом вписывался в этот избранный петербургский круг. В Москве было легче, ибо она традиционно «слезам не верила» и, принимая «по одежке», провожала «по уму». В Москве Кипренский быстро вошел в число желанных гостей в многочисленных литературно-художественных салонах. Он знакомится с такими выдающимися людьми своего времени, как H. М. Карамзин, П. А. Вяземский, В. А. Жуковский, пишет с них портреты, сделавшие его еще более популярным в художественной среде Москвы… «Элитарная» Москва и тогда, и сейчас – маленькая. Ее представители в начале века постоянно общались между собой – то в Дворянском собрании, то в Английском клубе, то в известных салонах. Молодой, общительный, ярко одаренный художник быстро становится известен в этой «всей Москве». Да он к тому же и труженик – работает быстро и вдохновенно.

Его портреты знатных и известных москвичей вскоре приносят ему не просто известность – славу. Особенно удались портреты его московских покровителей – графа Федора Васильевича Ростопчина и графини Екатерины Петровны. Подружился Кипренский и с братьями Владимиром Денисовичем и Василием Денисовичем Давыдовыми, часто бывал в просторном доме Василия Давыдова на Пречистенке, портретирует этих незаурядных, чисто московских дворян. Что же касается сыновей Василия Денисовича, то дружба с ними была еще впереди, – сыновья Денис и Евдоким, племянник Евграф еще войдут в творчество Кипренского, загадав искусствоведам загадку – кто из храбрецов и офицеров Давыдовых – Денис, Евдоким или Евграф – изображен на знаменитом портрете. Ясно, что не Денис, – все прижизненные портреты, воспоминания современников совсем другим рисуют этого лихого рубаку и романтического поэта. Историк русского искусства Э. Н. Ацаркина в 40-е гг. уже XX века обнаружила документ, казалось бы, проливающий свет на эту загадку – в 1831 г. из Неаполя Кипренский писал Николаю I, прося приобрести

у него часть картин. В письме упоминалась работа: «Портрет Ев. В. Давыдова, в лейб-гусарском мундире, почти в целый рост картина. Писана в 1809 году в Москве». Сто лет считалось, что на портрете кисти Кипренского – поэт и партизан Денис Давыдов (несмотря на явное несходство лиц). А оказывается, предположила уверенно Э. Ацаркина, это его брат – Евдоким. И все бы хорошо, кабы не педанты-военные историки. Они резонно заметили, что Евдоким был кавалергардом и потому никак не мог красоваться с гусарским ментиком. Предположили, что «герой» портрета Кипренского – двоюродный брат Дениса и Евдокима – Евграф Владимирович, имевший 1809 г. чин полковника лейб-гусарского полка. Но однозначно остановиться на этой версии тоже нельзя – на портрете нельзя определить чин офицера. Более того, на портрете так много неточностей в изображенной гусарской форме, что современный специалист И. П. Шинкаренко высказал смелую гипотезу – на портрете все тот же Денис Давыдов, потому что только он мог в силу своего «партизанского» характера и поэтической безалаберности предстать перед известным уже живописцем в костюме, состоявшем из смеси деталей гвардейского и армейского обмундирования. Порадуемся тому, что картина сохранилась, не погибла с другими портретами московского периода в пожаре 1812 г., а кто на ней – интересно, конечно, но не так уж и важно. Важно – что точно был схвачен сам тип русского офицера, дворянина, лихого рубаки, в чем-то уже явно вольнодумца, и однозначно – одного из тех, кто выиграл войну с Наполеоном. В марте 1812 г., через три года, которые вобрали в себя и Тверь, и Москву, Кипренский возвращается в Петербург. Представленные им в Академии портреты принца Георга Ольденбургского, офицера Давыдова, И. А. Гагарина, И. В. Кусова встречены с уважением и восторгом профессионалами. Ему присваивается звание академика. Теперь уже все именитые люди столицы стремились попасть в число его «моделей».

У медали славы как минимум две стороны. «Кипренский стал моден, – писал в своей маленькой повести «Орест Кипренский» К. Паустовский, – как в то время были модны коралловые ожерелья среди женщин и звонкие брелоки «шаривари» – среди мужчин… Кипренский (какое точное слово найдено Паустовским), – погружался в блеск славы». Вдохновляемый славой, он работал как одержимый. И возможно надорвался бы и умер молодым, если бы не решение направить его в командировку в Рим – «для усовершенствования живописного мастерства».

За его плечами уже слава. Впереди – предвкушение еще большего успеха. А для историка искусства пауза, вобравшая в себя дорогу от Петербурга до Рима, – это возможность задуматься и понять, что оставил его петербургский период в истории русского искусства.

Прежде всего – это серия карандашных портретов героев войны 1812–1814 гг. – огромный иконографический материал по истории России. Вчерашние герои войны, завтрашние декабристы, будущие ссыльные… Особенно интересны портреты одних и тех же людей, сделанные «с перерывом на войну». Изменились не костюмы, – о моде ли думать, когда меняется Отечество… Изменились лица русских дворян. Пройдя сквозь смерть, повидав Европу, они задумались над судьбами своих соотечественников.

В этом плане полны огромной энергии, внутренней драматургии портреты Никиты Муравьева, его родственника, друга и соратника по тайному обществу – Михаила Лунина. Даже в портрете искусствоведа Алексея Томилова есть эта тревога. Что неудивительно – во время войны он создал партизанский отряд, храбро воевал, о чем напоминают и ордена на портрете кисти Кипренского. Удивительно, как художник, сам не воевавший, изображает и героев кровавых сражений, бывалых воинов, – например, 45-летнего генерала Ефима Игнатьевича Чаплица, героя Шенграбена, Аустерлица, Фридланда, – и, казалось бы, глубоко штатского интеллектуала-ополченца, сына директора Публичной библиотеки А. Н. Оленина – Петра Алексеевича… На портрете – судьба сотен таких же, как он. На его глазах погиб в сражении брат, он сам храбро воевал, но кончилась война – и вернется он к прежним гражданским занятиям. А что-то в характере, в лице, в образе жизни изменится.

Может быть, художник Кипренский, как никто другой в русской живописи XIX в., умел создавать биографии людей и целых поколений в портрете, выхватившем, казалось бы, лишь одно мгновение в жизни человека.

Вклад О. Кипренского в иконографию XIX в. просто бесценен. Его привлекают не только лица «с биографией» – портреты героев войны. Не менее интересны с точки зрения изучения истории эпохи, с привлечением «свидетельств» живописца и графика Ореста Кипренского, его женские портреты. Чего стоит его портрет дочери Виктора Павловича Кочубея – министра внутренних дел России, – Наташи. И не потому интересна нам эта прелестная девица, что дочь князя и министра, хотя любопытно в контексте эпохи и это, а тем, что была первым предметом любви

А. С. Пушкина. Натали в 1813–1815 гг. лето проводила в Царском селе, где ее и писал О. Кипренский. Натали была на год моложе поэта и в 1813 г. ей было 13. Кипренский сумел написать образ будущей красавицы… Вообще нельзя не согласиться с теми исследователями творчества Кипренского, кто считал, что он, как никто другой из мастеров XIX в., сумел передать душу русской девушки, женщины. «Его женские образы удивительно пушкинские по своему характеру, по своей поэтической цельности», – пишут И. Бочаров и Ю. Глушакова в монографии «Кипренский». От юного очарования Натали Кочубей до зрелой красоты Екатерины Семеновой…