Ликвидаторы времени. Охота на рейхсфюрера
Шрифт:
— Слово вы интересное сказали: «погранцы» — я и не слышал, чтоб нас так называли. А насчет выжил… Так нас, тех, кто с застав вырвался, конечно, сразу в тыл отвели и отряды истребительные формировать начали. Наш при штабе третьей армии сформировали… Только вот штаб мы быстро потеряли. Или он нас — это как посмотреть…
— В смысле?
— Ну, нас то туда, то сюда кидали. Все диверсантов и десантников немецких отлавливали, а штаб и убыл в неизвестном направлении. Бардак, одним словом…
— Н-да, невесело вам пришлось. Про нынешний отряд ваш расскажи, — попросил я его.
— Всего
— А что тогда?
— Многие хитрожопые прям так, с боекомплектом, и выбрасывали. Когда по деревням расходились. Все говорили: «Вот наши наступать начнут, а мы тут как тут», — и он презрительно сплюнул. — Я даже парочку таких — к ногтю!
— И правильно сделал. Но ты не беспокойся, большинство сейчас по лагерям военнопленных сидят, а кто и в полицаи подался…
— А это что за птицы такие?
— Немецкая вспомогательная полиция из местных жителей.
— Вот суки! И что, их против нас бросят?
— Нет, они больше с «мирняком» воюют. И иногда одиночек отлавливают, мы несколько таких невезучих освободили. Ладно, ты посиди пока, отдохни. — И с этими словами я поднялся. Устраивать радиосеанс на глазах малознакомого человека, будь он хоть трижды пограничник, мне не хотелось, а идея, пришедшая мне в голову, стоила того, чтобы поделиться ею с командованием.
Через реку мы перебрались вскоре после полуночи и, наскоро поприветствовав встречавший нас дозор, споро поскакали к лагерю. За то время, что мы дожидались команды, все члены нашей небольшой группы ухитрились даже поспать по часу-полтора, а желудки своим голодным урчанием только предавали нам прыти.
Когда мы оказались в расположении, встречать нас вышел сам командир.
Я вышел вперед и отрапортовал:
— Товарищ майор госбезопасности, группа с задания вернулась. Потерь не имеем. В ходе выполнения задания уничтожено пять военнослужащих противника — точно, еще пять — вероятно. Захвачен и доставлен один пленный! Встретили группу окруженцев! — И я показал рукой на «гостей».
Я с удовольствием смотрел на вытянувшуюся физиономию Белобородько. Ну, еще бы! Лагерь наш никак не походил на базу партизан-ополченцев. Аккуратно натянутые низкие тенты, много машин, секреты. Все в форме, пусть и несколько необычной. А командует всем этим полковник. Судя по выправке — кадровый.
Фермер же одобрительно похлопал меня по плечу и повернулся к нашим гостям:
— Майор госбезопасности Куропаткин Александр Викторович.
Белобородько вытянулся по стойке «смирно» и, козырнув, представился в ответ:
— Батальонный комиссар Белобородько! Командир сводного отряда.
— Вольно, товарищ батальонный комиссар, — привычно ответил наш командир. — Вы с вашими бойцами пока подкрепитесь, а через полчаса мы с вами пообщаемся,
Когда мы с Александром отошли, он приобнял меня за плечи:
— А ты, гадский папа, везунчик! Ну, давай, подзаправься, пока мы пленного разговорим. Но потом жду тебя на совещании. А Слава пока «союзников» в оборот возьмет. Ты с ними питаться будешь, вот и поможешь ему.
У тента, временно являвшегося столовой, меня радостно встретил наш зампотылу:
— С возвращением, товарищ старший лейтенант! Вот, горяченького поешьте!
— Спасибо, Емельян!
В этот момент один из новеньких, тот самый седой, которого мы освободили, когда зерно воровали, принес котелки, от которых исходили одуряюще вкусные ароматы. Он поставил их на расстеленный брезент:
— Вот, кушайте, пожалуйста!
Потом он поднял голову и заметил Белобородько:
— Товарищ комиссар! — голос его стал растроганно-хриплым. — Вы! Живы, значит!
Комиссар вгляделся в лицо седого, потом привстал:
— Самойленко?! И ты выжил! — голос его странно сломался, и он повернулся к сидевшему с ним рядом Трошину: — Товарищ майор, это боец из нашего батальона, вы представляете?! Третья рота, так? — спросил он у бойца.
— Верно, третья.
— Это когда же мы в последний раз виделись?
— Пятого числа.
И, хотя мне подобные сцены были знакомы по многочисленным фильмам о войне, виденным в детстве, и то я почувствовал, как комок подступил к горлу, а вот у большинства присутствующих, еще не привыкших к подобному, глаза подозрительно заблестели. Чтобы не смущать никого, я молча взял свою миску, наполнил ее едой и отошел в сторонку. Ко мне присоединился Трошин.
— Ты не поверишь, Антон, — начал он, опускаясь рядом со мной на землю, — слезы на глаза навернулись! — с жаром сказал он. — И люди они друг другу почти чужие… А что же после этой войны со всеми нами будет, а?
— Не знаю, Слава. Жить будем, кого не убьют.
— Ну ведь не может так быть, чтобы все по-старому осталось! Я сегодня целый день думал над тем, что Люк вчера в деревне увидел. А они вообще люди или кто?
— Ты про кого?
— Про немцев.
— Ты что, думаешь одна деревня такая? Мы мимо трех деревень сегодня прошли — все пустые. А что зимой будет! Когда фрицы продукты все выметут. Вместе с шубами и валенками?!
На скулах Трошина заходили желваки, видно, он ясно представил себе картину:
— Антон… Я чего еще спросить хотел… Ты вот какие-то приказы немецкие упоминал… Расскажи!
О гадостях говорить совершенно не хотелось, и я попробовал увильнуть:
— Слав, дай поесть, а? Завтра расскажу. А сейчас иди — взаимодействие с будущими однополчанами налаживай.
Трошин обиделся:
— Не хочешь говорить, так скажи прямо! Нечего меня, как мальчишку, отшивать!
— Слав, не надо дуться на меня. Честно, сейчас нет ни малейшего желания об этом говорить. А завтра — хоть лекцию всему личному составу прочитаю. Трехчасовую. «О звериной сущности германского национал-социализма». Договорились?