Лили.Посвящение в женщину
Шрифт:
Старинные настенные часы, висевшие в кабинете между двумя громадными книжными шкафами, мерно и звучно пробили семь. Рогожин подошел к телефону и вызвал из конторы управляющего.
Оказалось, что управляющий еще спал, и прошло более четверти часа, пока его разбудили и он явился к телефону.
— Что это, как вы долго спите? — с раздражением сказал Рогожин.
— Помилуйте, Павел Ильич, всего еще только семь часов! — оправдывался управляющий. — В конторе еще из служащих-то никого нет.
— Однако я уже встал! — продолжал закипать в гневе Рогожин.
— За все пять лет, которые я служу
Осознав, что это правда, Рогожин замолчал. Он вдруг понял, что совершенно напрасно выплеснул все скопившиеся у него на душе гнев, тоску, раздражение на совершенно неповинного честного служаку. Это был низкий поступок, и Рогожин испытал угрызения совести. Он даже решил, что под каким-нибудь предлогом немедленно выпишет преданному ему сотруднику хорошую премию.
— Что вам угодно, Павел Ильич? — осторожно спросил, выждав некоторое время, управляющий.
— Да, вот что, голубчик, съездите сейчас же к нотариусу и попросите его, чтобы он немедля ехал ко мне. Очень важное дело! — теперь уже ровным спокойным голосом распорядился Рогожин.
— Может быть, и мне приехать?
— Нет, вас не нужно.
— Слушаюсь. Будет исполнено, Павел Ильич. Рогожин бросил телефонную трубку и возвратился к письменному столу.
«В завещании надо поименовать все свои капиталы, в каких процентных бумагах и где именно они находятся», — уже устало и лениво соображал он. Голова его отяжелела и отказывалась работать.
— Ба! — вдруг пробормотал он вслух и провел рукой по лицу. — А где же мои секунданты? Кого же мне пригласить для столь щекотливого дела?
Рогожин стал усиленно думать об этом и никак не мог решить, кого именно пригласить в качестве своих доверенных лиц. Люди это должны быть ему не посторонние и надежные. Кроме того, не каждый согласится участвовать в деле, за которое по закону полагается тюрьма.
В конце концов, выбор его остановился на брате Иване.
— Поеду к нему и попрошу его быть моим секундантом! — снова пробормотал он вслух. — Все это чепуха и глупая формалистика. Достаточно с них и одного секунданта! Надо только поприличнее одеть брата. Заеду с ним в магазин готового платья, одену его с ног до головы и пошлю к Далецкому для переговоров. Все равно! Во всяком случае так будет лучше, чем впутывать в это мерзопакостное и глупое дело постороннего человека!..
XLIX
Решив вопрос о секунданте, Рогожин потерял и способность, и желание думать еще о чем-нибудь. Ему вдруг захотелось прилечь на широкую и мягкую тахту, покрытую шелковистым восточным ковром, и немного вздремнуть. Он подошел неровными шагами к тахте, закинул полы халата, лег, поджав под себя ноги, и почти тотчас же заснул.
Во сне Рогожин видел Лили и Далецкого.
Лили стояла между ним и Далецким и всеми силами старалась примирить их. Губы ее судорожно вздрагивали и по розовым щечкам, с такими милыми и чарующими ямочками, безостановочно текли из потускневших и скорбных глаз крупные слезы.
— Чего вы все ссоритесь? — жалобно говорила Лили. — Помиритесь и протяните друг другу руки. Я буду одинаково любить того и другого. У меня на это хватит умения и сил.
Далецкий злобно и насмешливо рассмеялся и снова попытался с размаху влепить Рогожину сочную оплеуху. Но на этот раз Рогожин оказался куда ловчее своего врага и, выхватив из кармана громадный, чудовищных размеров пистолет, направил дуло его прямо в лоб певцу.
Грянул выстрел.
Далецкий словно в опере театрально закружился на месте и картинно рухнул на землю. При виде этой сцены Рогожин почувствовал огромное облегчение и радость. Он принялся совсем по-детски пританцовывать и что-то веселое распевать над поверженным телом врага. Но вскоре все куда-то исчезло, и какой-то не то знакомый, не то чуждый, но совершенно безразличный для него голос громко и настойчиво произнес:
— Проснитесь, хозяин. Павел Ильич! Вас спрашивают по делу.
Рогожин открыл глаза и увидел склонившегося над ним лакея. А в дверях кабинета стоял в выжидательной позе седенький и почтительно улыбающийся старичок с толстым кожаным портфелем под мышкой. Это был нотариус.
Рогожин долго глядел на него, недоумевая и находясь все еще под впечатлением странного сновидения. А потом мало-помалу пришел, наконец, в себя и вспомнил, зачем пригласил нотариуса:
— Ах, да, хорошо, что вы пришли, любезнейший. У меня к вам срочное дело…
Написав духовное завещание и отпустив нотариуса, Рогожин оделся и поехал к Ивану.
Меблированные комнаты, в которых уже несколько лет жил его брат, пользовались незавидной репутацией. Население этих комнат состояло, главным образом, из представителей столичной богемы. Этот «ноев ковчег», в основном, населяли неудачливые писатели, отставные актеры, непризнанные художники. Легкие нравы и бесшабашное пьянство являлись характерными чертами обитателей этого прибежища несчастливых гениев. Значительный процент «девиц легкого поведения» придавал особый игривый колорит шумной и безалаберной жизни, которая царила во всех трех этажах громадного каменного дома. Немало проживало в нем и учащейся молодежи: студентов, учеников и учениц консерватории, селившихся обыкновенно в третьем этаже по несколько человек в одном номере.
Вход в меблированные комнаты был с узкого и грязного двора, похожего на глубокий колодец. Тотчас за стеклянной дверью начиналась крутая лестница, устланная затасканными половиками. В каждом из трех этажей эта лестница прерывалась широкими площадками, по обе стороны которых тянулись длинные и темные коридоры.
Швейцар большей частью отсутствовал, и нужного человека приходилось отыскивать без посторонней помощи. Указанием для поисков служили черные доски с фамилиями жильцов, висевшие у входа.
Пройдя грязный двор и войдя в подъезд, Рогожин с брезгливостью почувствовал прокислый, спертый запах и несколько раз крикнул швейцара. Не дождавшись ответа, он стал разыскивать на черных досках фамилию брата и наконец нашел ее под № 97.
Решив, что этот номер на третьем этаже, Рогожин поднялся туда по лестнице и на самой верхней площадке столкнулся с неряшливо одетой горничной, которая несла кипевший самовар.
— Где тут № 97? — строго спросил он.
Горничная с любопытством оглядела с ног до головы представительную фигуру незнакомого господина, и в особенности его блестящий цилиндр и перчатки. Про себя она решила, что это, должно быть, судейский чиновник и приняла заискивающий вид.