Лилобус
Шрифт:
Руперт устроился на заднем сиденье, и почти сразу вслед за ним появилась миссис Хикки. Даже зимой с нее не сходил загар; казалось, она была полна здоровья и сил, так что возраст ее угадать было непросто. Нэнси знала, что ей уже под шестьдесят, но такой вывод она сделала, прислушиваясь к разговорам. Джуди Хикки работала в какой-то экзотической лавке, где продавали лечебные травы, зерно и орехи, и кое-что она даже выращивала у себя. Потому и ездила домой на выходные: собрать растения для магазинчика в Дублине. Нэнси там ни разу не была, хотя Ди говорила, что это чудесное место и всем надо увидеть его своими глазами. Но Нэнси осознавала свою ответственность, как секретаря трех ведущих врачей Дублина. Разве ей пристало навещать лавку каких-то шарлатанов?
Джуди села сзади рядом с Рупертом, а на переднее сиденье стал протискиваться Мики Бернс. Смеясь и потирая руки, он рассказал анекдот про волосатые теннисные мячики. Все улыбнулись, и Мики, сказав непристойность, похоже, счел возможным успокоиться. Он с любопытством выглянул в окно.
— Может, мне сегодня повезет и рядом сядет прелестная Силия? Или мне достанется мистер Кеннеди? Ну вот, как всегда — идет мистер Кеннеди. Не везет тебе, Мики.
Оглядываясь через плечо, Кев прокрался в автобус, будто ждал, что полицейский вот-вот схватит его за рукав и, как в кино, скажет: «Можно вас на минутку?» Нэнси не видала еще человека, у которого был бы настолько затравленный вид. Если к Кеву Кеннеди кто обращался, он подпрыгивал на целый фут, и всегда был скуп на слова, так что его лишний раз и не трогали.
Наконец, появилась Силия. Высокая и можно сказать, что красивая — хотя подобная внешность у Нэнси не вызывала восхищения. Силия носила пояса — в больнице положено носить халаты с поясом — наверное, вошло в привычку. В результате фигура казалась очень рельефной. Не то чтобы привлекательной, но в верхней части отчетливо просматривалась выпуклость спереди, а в нижней — большая выпуклость сзади. Ей стоило бы носить одежду попросторней, подумала Нэнси.
Силия примостилась рядом с Томом: тот, кто приходил последним, всегда садился рядом с водителем. Времени было только без двадцати семь, и они тронулись раньше на пять минут.
— Как вы у меня по струнке ходите, — засмеялся Том, и автобус нырнул в гущу машин, в запрудивших в пятничный вечер улицы Дублина.
— Да уж, твоя правда, — сказал Мики. — И никаких остановок на пи-пи до самого Шеннона. — Он оглянулся в надежде встретить одобрение других пассажиров, но все молчали, и он повторил еще раз. Некоторые улыбнулись ему в ответ.
Нэнси поведала Ди о том, что мистер Чарльз, мистер Уайт и мистер Барри принимают пациентов по определенным дням недели, а она ведет книгу приемов, и если ее просят, записывает людей на более удобное время, они потом благодарят ее и дарят на Рождество сувениры. Ди поинтересовалась, какая репутация у докторов, и хвалят ли их люди. Нэнси попыталась припомнить хоть что-нибудь на эту тему, но безуспешно. Ее дело — секретарское, твердила она. Ди спросила, встречаются ли они в неформальной обстановке, и Нэнси стало смешно — придет же такое в голову. Хорошо быть дочкой доктора — невдомек, что на свете есть классовые различия. Само собой, в нерабочее время они вовсе не пересекаются. У мистера Барри жена, родом из Канады, и двое детей; жена мистера Уайта учительница и у них четверо детей, а у мистера и миссис Чарльз детей нету. Да, иногда она беседует с их женами по телефону. Они очень вежливые, все помнят, как ее зовут, говорят: «Здравствуйте, мисс Моррис».
Нэнси принялась рассказывать про больничный телефонный узел: он устаревший, и каждому доктору никак не выделят по отдельной линии, но скоро на телефонной станции поставят новое оборудование, и тогда, может быть, дело сдвинется с мертвой точки — и тут она заметила, что Ди спит. Нэнси это несколько озадачило. Она, кажется, заговорилась. Наверное, она слишком много болтает о пустяках, и поэтому раздражает людей. Даже мама посреди разговора иногда встает и уходит спать. Наверное, Мэйред права. Но нет, исключено, Ди явно интересуется ее работой, просто забрасывает ее вопросами. Нэнси нельзя назвать занудой. По крайней мере, в этом случае. Она вздохнула, и стала смотреть на проплывавшие за окном поля.
Вскоре и она начала клевать носом. Джуди Хикки и Руперт Грин за ее спиной обсуждали какого-то своего знакомого, который уехал в Индию и поселился в ашраме, где все носят желтые или оранжевые одежды. Напротив нее Кев Кеннеди в пол-уха слушал Мики Бернса: тот объяснял ему фокус с колодой карт и стаканом воды. Мики говорил: лучше, конечно, показывать, но если слушать внимательно, то и со слов можно понять, как это делается.
Водитель Том что-то сообщал Силии; та согласно кивала, хотя о чем они там беседовали было не разобрать. Ей стало тепло и уютно, и ничего, что она слегка наклонилась и придавила Ди. Она бы не позволила себе задремать, сидя рядом с кем-то из мужчин. Или с Джуди Хикки — она какая-то странная.
Нэнси уснула.
Она вошла в дом; мама сидела на кухне за столом и писала письмо дочке в Америку.
— А, добралась-таки, — сказала она.
— Собственной персоной, — ответила Нэнси.
Не сказать, что радушный прием, если учесть, что она проехала пол-страны. Но у них в семье не было принято выставлять чувства напоказ: обниматься, целоваться, держаться за руки.
— Как доехала? — спросила мама.
— Как обычно. Немножко поспала, теперь шея болит, — Нэнси потерла ее задумчиво.
— Хорошо тебе, можешь спокойно спать, когда все гоняют, как сумасшедшие.
— Вовсе нет, не гоняют.
Нэнси осмотрелась.
— Ну, что новенького?
Из мамы не так-то просто было выудить новости. Нэнси хотелось, чтобы она встала, заварила чаю, вернулась бы к ней и рассказала все-все в малейших подробностях: что случилось за неделю, кто гостил, от кого какие вести, какие тайны и слухи. Но почему-то все вечно выходило по-другому.
— А что может случиться? Ты и сама все знаешь, всего ничего тебя не было.
Мама снова обратилась к письму и вздохнула.
— Хоть раз написала бы Дидре. Имела бы совесть, твоя родная сестра живет в Америке, и ей, знаешь ли, интересны любые новости.
— И мне тоже. Но мне ты никогда ничего не рассказываешь! — обиженно вскричала Нэнси.
— Не говори глупостей. Ты и так тут живешь, верно? В Дублин уезжаешь на каких-то пару дней. А бедная Дидра живет на другом берегу Атлантического океана.
— У бедной Дидры муж и трое детей, и еще холодильник, морозильник, и поливалка в саду. Вот уж действительно, бедная Дидра.
— А ты сама разве не можешь все это себе позволить? Было бы желание! Хватит завидовать родной сестре. Будь умницей.
— Я и так умница… — у Нэнси дрожали губы.
— Ну, тогда не рассказывай мне про Дидру, лучше возьми лист бумаги, вложим твое письмо в конверт. Сэкономишь на марках.
Мама подвинула блокнот на другой конец стола. Нэнси даже присесть не успела. Большой чемодан с металлическими уголками стоял на полу посреди комнаты. Она понимала, что теплой встречу не назовешь, но все-таки здраво рассудила, что если сейчас накарябает страничку Дидре, значит, не придется это делать потом; к тому же мама останется довольна, и, может, пойдет и принесет печенья или кусок пирога с яблоками. Нэнси написала несколько строк, в которых выражала надежду, что Дидра, Шон, Шейн, Эйприл и Эрин живы и здоровы, и сообщала, что она была бы рада всех навестить, но цены на билеты просто заоблачные, и куда проще им самим приехать погостить, ведь сейчас выгодней менять доллары на фунты, чем наоборот. Она поведала Дидре, что у мистера Уайта новая машина, что мистер Чарльз решил провести отпуск в России, и что жена мистера Барри купила сумочку из кожи детенышей крокодила, которая стоит просто безумных денег. Она добавила, что здорово проводить выходные в Ратдуне, потому что… Тут она задумалась. В Ратдуне здорово, потому что… Она взглянула на маму на другом конце стола — та, хмурясь, дописывала письмо. Нет, не поэтому она едет домой. Маме почти все равно, если нет Нэнси — есть телевизор, или миссис Кейзи, или игра в бинго, или другие развлечения. Летом бывало, что Нэнси приезжала в десять вечера, а мамы еще не было дома. Она не ходит на танцы, как Силия, Мики и Кев. И близких друзей в Ратдуне у нее нет.