Лимонка в тюрьму (сборник)
Шрифт:
Напротив Прохорова, но чуточку наискосок вглубь по коридору налево была маленькая фотолаборатория, где мне и сделали мою первую в лагере фотокарточку на личное дело. От лаборатории шли сплошные кабинеты оперов, обычно не ниже капитана. Основные, кто со мной работал, – это были капитан Полулихов, «добрый» и «душевный» следователь, который на меня сорвался лишь раз. Такой же был по отношению ко мне и майор Минибаев Руфат Ульфатович, он был правая рука Прохорова. Его, я знаю, зэки не любили, видимо, бивал он ребят серьёзно. Но со мной он себя вёл очень тактично, и сорвался на меня тогда же, когда и Полулихов, в феврале 2006 года…
Разумеется,
Кабинет Минибаева смотрел прямо на этапку. В этапную комнату, из кабинета направо, был дверной проём и небольшой предбанничек. Там слева стояла клетка – обезьянник без посадочных мест. Туда закрывали обычно тех, кого приговаривала специальная комиссия к ШИЗО из комнаты этапа или с лагеря. Шизошных и буровских приводили и уводили те же инспекторы, дежурившие по ШИЗО.
В завершение длинного коридора располагался кабинет хозяина, Хижова Михаила Николаевича. Простоват и с виду и внутри, видимо, исполнителен, как и положено быть производственнику, а производственником он и был. Похоже, особо не злоупотреблял спиртным, не упивался. Мне он очень напоминал депутата Госдумы Геннадия Гудкова. Такие на большую мерзость не пойдут. Закроют глаза на чужую, но сами приказывать или намекать убить не станут. Типаж приличного чиновника – не упыря-убийцы. Надеюсь, поймёте мою туманную характеристику, но выразился как смог.
Проходя по коридорчику от Минибаева, мимо решетки, упираемся прямо в железную дверь. Стоп. Приехали. Это дверь в «Комнату этапа».
Этапка (Карантин)
Нас человек десять. Вскарабкались с баулами по лестнице. Гурьбой нас ведут по коридору.
Навстречу попадались другие зэки, все в солидных чёрных кителях-френчах, гражданских ботинках, с запахами дорогих одеколонов, которые я теперь долго буду воспринимать с отвращением, чувствуя в магазинах, вагонах метро или у кого-нибудь в гостях. Все зэки, глядя на нас, тихо улыбались. Но их улыбки явно не предвещали ничего хорошего. С такими улыбками новобранцев встречали, помню, дембеля, когда нас привезли с КМБ в батальон.
Мы прошли через длинный коридор, свернули направо и вошли в железную дверь. И все остановились возле стены, с противоположной стороны от окна. Относительно длинная и узкая барачная комната уходила вправо от двери. В два яруса кровати, от окон и до поста дневального. За дверным проёмом были ещё три двуярусника, но эти были для пидоров. Койко-мест в два яруса всего было, по-моему, около пятидесяти. Пидорских я не считаю, конечно. Просто точно помню, как мелом на доске дежурные царапали и стирали, что всего сорок три, один в ШИЗО, фактически сорок два…
В этапке постоянно жили ещё несколько человек, дежурили дневальные.
Рослый дневальный заговорил надменным, вечно недовольным голосом, какие бывали у советских продавщиц и у сержантов в армии:
– Так! Всё положили здесь на пол, и заходим сюда в секцию. Там
Нас завели в отдельную комнату рядом с каптеркой, построили и стали по очереди подзывать к столу, где всем давали подписать две бумаги, с распечатанными на них стандартными текстами.
Я спросил у рядом стоящего со мною Пятака, что это за бумаги. Он тихо и коротко ответил: «Не спеши подписывать».
Две бумаги, которые мне предложено было подписать, были следующего характера.
Одна из них о согласии со 106-й статьей Уголовно-исполнительного кодекса (УИК), что ознакомлен и обязуюсь исполнять. Гласила она о том, что я обязуюсь отработать на благоустройство лагеря не менее двух часов в неделю без оплаты труда. Если бы у нас законы не были дышлом, которое, как всем известно, «как повернёшь, так и вышло», то можно было бы подписать. Но в таком лагере, как этот, «не менее двух часов» автоматически трактовалось всеми как сколько угодно.
Впоследствии мне зэки рассказывали, как в бараке производят уборку седьмой или восьмой раз подряд, и подходят дневальные, а именно они обязаны не столько следить за чистотой, сколько её постоянно поддерживать. За это они получают хоть и небольшой, но оклад. Так вот эти дневальные подходили очередной раз и говорили: «Пыль, убирайтесь по новой!» И стоит дежурному возмутиться, сказав что-то вроде «Да сколько можно» или «Да чисто всё, я там раз двадцать протёр», так сразу дневальный шёл составлять докладную на имя начальника колонии по факту отказа от дежурства и отказа от выполнения 106-й статьи… Тогда уже на меня была по этому поводу составлена масса актов в ШИЗО надзирателями, и я этому уже не удивлялся. В этом лагере все законы по отношению к осуждённым искажались до неузнаваемости. Я это предполагал изначально, поэтому отказывался от всего, что мне совали.
Вторая бумага была о вступлении в СДиП. Секция дисциплины и порядка, в обязанности члена которой входит сразу доводить до администрации колонии любое замеченное им правонарушение, совершённое другим осуждённым. Проще говоря, стучать друг на друга, отправляя в ШИЗО, где их ждали ещё большие лишения и унижения. В этом лагере вступление в СДиП было обязательным для всех, а стучать или нет – дело, конечно, личное. Но недонесение тоже грозит закрытием в ШИЗО, так что у всех есть выбор… Мне было просто неприлично, будучи политическим, подписывать подобные бумаги.
Переоделся в робу. Зэкам чёрные х/б робы выдавали новые, на год. Петли для пуговиц были, как и на всех рабочих спецовках и армейских хэбэшках, сшиты. Их необходимо было разрезать, чтобы элементарно застегнуться. Мы с несколькими молодыми парнями, поддерживая штаны, подошли к рослому дневальному. Услышав про пуговичные петли, он с безразличным видом пообещал, что ножницы сейчас освободятся у той группы, которая пришла с робами раньше нас со склада, и передадут нам. Каким-то чудным образом я смог расшатать петлю и протиснуть верхнюю пуговицу ширинки в петлю. На робе тоже получилось протиснуть три пуговицы в свои петли. Но очередь не убывала, и, ожидая, я все вещи стал аккуратно упаковывать в баул, оставив себе только умывальные принадлежности, деревянную ложку и самодельную пластиковую кружку, сделанную мною ещё на Бутырке из упаковок-стаканчиков из-под разовых бомж-пакетов картофельного пюре.