Лимонка в тюрьму (сборник)

Прилепин Захар

Лейтенант расплылся в злой улыбке:

– Здесь всё будет так, как было до вас, и наводить свои порядки вам тут никто не позволит.

Я попытался сказать, что у меня нет своих порядков, что есть закон. Но мои слова утонули в гоготе нескольких пехотинцев и одного из двух зэков.

Этого прыщавого зэка я не сразу заметил. Прапор со вторым молчаливым зэком повёл меня в сторону склада за матрасом. А прыщавый, как оказалось, местный библиотекарь, крикнул мне вдогонку, приподняв книги на уровне груди, как бы показывая мне – «Больше своих книг ты никогда в жизни не увидишь!» – и наигранно, натужно загоготал.

– Посмотрим, – сказал

я, слегка обернувшись, через плечо.

– Шагай, шагай, – толкнул меня надзиратель в спину. – Наговоритесь ещё. Сидеть до х… ещё обоим…

Он ошибался. Спустя почти пятнадцать месяцев постоянных жалоб и заявлений, счёт которым я потерял, и в конце концов после полумесячной голодовки мне вернули все эти книги. Все до одной.

Правда, у Штирнера не хватало обложки и нескольких первых страниц. Но тем не менее вернули. А вот этого прыщавого библиотекаря я так никогда и не встретил более.

Второй молчаливый зэк был армянин. Имя у него, кажется, было Самвэл. Жил он в этапке, видимо, диаспора за него исправно платила, или же у него были богатые родственники. Интеллигентно опрятен, на гражданке занимался боксом. Вероятно, дело у него было типично «бытовое», на профессионального преступника он не был похож.

Он меня и повёл на склад. После получения робы, матраса, постельного белья пошли в комнату этапа.

Лагерь

Внешне лагерь был стандартный, ничего особенного. Такие показывали в фильмах, особенно позднесоветских и сразу после исчезновения СССР, когда уголовная романтика была на пике популярности. Ничего удивительного и нового я там не заметил.

По периметру, где он был мне виден, разумеется, распаханная полоса, потом белый, метра три-четыре забор со страшной колючкой наверху, натянутой огромными кольцами, белыми кругами, из тонких полосок, выштампованными маленькими, бесконечными и острыми, как у змеи, стоящими друг напротив друга клыками. Далее шли вышки и вроде ещё один забор, более высокий.

Судя по баракам и заводу, все постройки примерно шестидесятых годов. Белый силикатный кирпич в два-три этажа, видимо, чтобы было видно с часовых вышек крыши зданий. Первое здание после склада, куда меня повели, был штаб, где и находилась комната этапа.

Этапка была на втором этаже, напротив кабинетов штабных офицеров. В центре этого спаренного с одним из жилых бараков корпуса располагалась сквозная проходная, отделившая жилую зону (жилку) от промышленной. Таких проходных, разумеется, было несколько. Промзона (промка) была раза в три больше жилой. Войдя с одной стороны, например с промзоны, и не заходя в жилку, надо было подняться по железной, сварной из листов с грубыми швами лестнице. На каждой ступеньке дополнительно были наварены зигзаги швов. Видимо, чтобы не поскользнуться зимой. Ступени были высотой сантиметров двадцать пять каждая, длиной примерно на четверть меньше. Ширина ступенек слева направо примерно метр, но точно меньше на треть ширины лестниц в подъезде брежневки или хрущёвки. Вдвоём во фронт нельзя было ни подняться, ни спуститься. Такая же лестница была и на подъёме в прогулочный дворик ШИЗО/ПКТ.

В конце подъёма – стена, направо коротенький участочек коридора, а слева была дверь в кабинет, видимо, фээсбэшного опера, курирующего эту зону. Он всегда гулял в штатском, и никогда я его не видел пьяным. Он не ходил в компаниях с другими офицерами, редкий случай только вдвоём, максимум

втроём с каким-нибудь начальством не ниже среднего звена. Никогда не смеялся и не улыбался, и рядом стоящие не смеялись и не улыбались. Ни один работник не был на него похож, и все себя пытались вести одинаково серьёзно, как себя вел он. На глаза он мне попадался нечасто, от силы раз пятнадцать. На оперов я ещё на воле научился обращать внимание, но после года общения только с операми я стал различать их по мастям и званиям. И никто меня так не заинтересовал, как именно этот.

К этому молчаливому гражданину меня вызывали только дважды. Он долго допытывался, кто такой Лёша Голубович, привёзший мне из Магнитогорска передачу. В первый раз, в июне, у него не приняли её. Но потом, спустя месяца полтора, когда, видимо, появились публикации в прессе, всё-таки приняли. И в середине августа я её получил, чему был рад, несмотря на наполовину сгнившие лимоны, испорченный майонез, заботливо перелитый в прозрачный пакетик, и ещё что-то, всего не вспомнишь сейчас. Но мне хватило наесться за сутки и угостить этапников. Помню, что колбаса замерзла в морозилке и оттаяла только к полудню следующего дня. Выпускали из ШИЗО вечером, как и закрывали. И до ужина я её таки поел с ребятами.

Второй раз меня к нему водили в ноябре, перед переводом в БУР, или, как сейчас называют, ПКТ. Он меня просил подписать бумагу, о том, что меня содержат в лагере удовлетворительно…

Входя и выходя из штаба, все неизбежно проходили мимо этого кабинета. Включая хозяина и его зама по Безопасности и Оперативной Работе (зам по БОР) Прохорова, «серого кардинала» колонии. Простые зэки не подозревали, что это за табличка с инициалами и фамилией, без должности и звания. А вот офицеры – все эти люди были зубастые карьеристы, девятка была лучшая колония в Башлаге, именно сюда при мне привозили всяческие комиссии и много ещё кого – все они понимали, что никогда им не достичь такого уровня, чтобы сесть в кресло за этой дверью. Им только и оставалось срывать свои неудовлетворённые амбиции на зэках, а при случае и друг на друге. Прав был Достоевский – солдат дело испорченное.

Такое вот начало коридора, где располагался штаб.

Справа был то ли учётный стол, то ли архив, где работали какие-то зэки писарями. Точно знаю, что именно туда передавали заявления зэков и именно там отмечались все их движения за сутки: куда пошёл, что сделал и что сказал.

Налево длинный коридор. Здесь и был весь штаб как таковой. Не нужно путать с канцелярией, которая находилась в административном здании, где бегают на каблуках секретарши и бухгалтерши. Все цензоры и им подобные женщины работали в здании, где находилась проходная – КПП. Для них вход даже был, по-моему, отдельный, и в зоне они бывали редко, если вообще бывали.

Штаб тут был именно армейский, где занимались стратегией по дальнейшим ежедневным военным опытам над заключёнными пациентами. Людьми которых они, разумеется, не считали и не считают. Разве что глубоко душевнобольными. Некоторые врачи считают же, что людей с отклонениями надо убивать сразу. Гуманисты. Нет человека – нет проблемы, считают они. В общем, на что только не идут, чтоб себя освободить от работы.

Ладно, Всевышний нам всем судия, оставлю эту тему.

Это был относительно длинный коридор. Вот первая дверь направо. Тут располагался кабинет зама хозяина по БОР Прохорова Николая Сергеевича, того самого «серого кардинала».