Лимонка в тюрьму (сборник)
Шрифт:
Кстати, самое интересное, что тех же понятий придерживаются и сами работники администрации. Они в жизни не станут сидеть за одним столом с человеком нетрадиционной сексуальной ориентации. Не протянут ему руку при встрече. Не сядут с ним за один стол.
Были случаи, когда зэка, отказавшегося подписать бумаги о сотрудничестве с администрацией, опускали. То есть, предварительно зверски избив его, заставляли пришедшего «дежурного пидора» изнасиловать его. Или оправиться на него (обоссать). При этом его держали несколько уголовников, сотрудничающих с администрацией лагеря, или же сотрудники лагеря лично. В разных лагерях и тюрьмах по-разному. Администрации предпочтительнее конечно же, чтобы делали это сами заключённые. Но не
Жил этот Володя очень хорошо, он курил хорошие сигареты и питался с кухни, расположенной в этапке, где готовили Бармуде и другим постоянным жителям, то есть дневальным. У них там был свой повар, худой, интеллигентного молчаливого вида парень, аккуратный, напоминавший официанта дорогого ресторана.
А вообще в лагере ели по-другому. Еда была, но съесть её не позволяли старшины, выгоняя отряды из столовой примерно через 10, в обед максимум через 15 минут, вместо 20–30 положенных на «приём пищи». Зэки, давясь и обжигаясь кипятком, успевали только немного горячей юшки влить и положить несколько ложек второго. Когда дежурные начинали убирать посуду, зэки допивали что было налито в стаканы. Это могло быть подобие чая, хуже, если кисель, который долго остывал, и, соответственно, более двух или трёх обжигающих глотков сделать тоже нельзя. Оставалась краюха хлеба, которую зэки ныкали по карманам и потом в отряде ели уже в личное время.
Но вернёмся к ночному дневальному. Его распорядок всегда был один и тот же. Перед ужином или во время ужина он вставал, умывался, ужинал или завтракал, не знаю, как правильно сказать. Потом показывал, где спать вновь прибывшим. Забирал из почтового ящика этапа письма и относил их цензору или кидал в общий ящик, не знаю. Перед отбоем возвращался и готовился, наверное, заступить на ночной пост. Потом все отходили ко сну и, поскрипев минут пятнадцать кроватями, засыпали. Он же опять куда-то уходил и, вернувшись через час или полтора, включал телевизор, занавесив окно одеялом. Смотрел его до утра. Потом завтракал-ужинал, умывался и часов в девять утра ложился спать.
Одет он был тоже хорошо: костюм, шелковая рубашка, лакированные ботинки. В общем, явно не бедствовал.
За ним ещё водился такой серьёзный грех. Вновь прибывшие могли не знать, что он неприкасаемый, и, когда после обеда он курил в туалете, у него мог кто-то стрельнуть сигарету. По идее, он обязан курсовать, что на «особом» положении. Но он этого не делал.
Раз один парень спросил у него сигарету, парня тут же кто-то предупредил, что сигарету даёт ему пидор и брать нельзя. Не знаю почему, но парень не поверил и раскурил эту сигарету. Сразу этапники стали сторониться его и требовать, чтоб в столовой ему накрывали отдельно и спать ему стелили в дальнем углу. Чем кончилась эта история, не знаю, знаю только то, что он отказывался спать отдельно и принимать пищу в дальнем углу, говоря, что всё внесознанку было…
Подобно ночному дневальному Володе вести себя нельзя, конечно, потому что он портит жизнь и ломает судьбу человеку сознательно. После этого я максимально ограничил своё общение с Володей. Хотя мне любопытно было, чем и для чего он живёт, хочет ли, например, иметь детей и обыкновенную семью, или его поведение – это патология. В общем, интерес с точки зрения наблюдателя всех сторон этой жизни. Для меня основная часть преступников всегда понятна была. А вот стукачи и обиженные вызывали особое любопытство. Это самые опасные люди в заключении после оперов, и, чтобы сразу распознавать их, нужно иметь соответствующий опыт.
Минибаев
Он оказался первым офицером, к которому меня привели после Бармена на беседу, – почему я не подписываю 106-ю статью и заявление в СДиП. Это было на третий день после моего поступления в лагерь, уже после обеда и ближе к вечеру. Меня вызвал Бармен и, в свою очередь, сказал, что меня вызывают. Куда и зачем, никогда не говорят. Ваша растерянность всегда должна играть против вас.
Бармен, провожавший меня, постучал и спросил, можно ли войти. После утвердительного ответа он пропустил меня и удалился. У окна ко мне спиной стоял майор, слегка за тридцать. Светло-русый татарин. Из магнитофона на подоконнике пел Шевчук.
Я весь скрученный нерв, Моя глотка бикфордов шнур, Которая рвётся натиском сфер, Которые я развернул… Сквозь голодную толпу, Стоящую за искусством, Лезу, раскинув всех, Без очереди я…Мы поздоровались, я, между прочим, поинтересовался, что за альбом стоит в магнитофоне: или альбом «Время» 1985 года, или альбом «Я получил эту роль» 1987 года. Он тут же не поленился вернуться к магнитофону и посмотреть название. Творчество Шевчука, который как раз вырос в Уфе и создал там первый состав «ДДТ», я мало-мальски знаю. И через минуту я уже точно сказал, что это запись 1987 года. Она отличалась значительно по качеству. Там уже сидел на ударных Доценко, а у самого Юрия развитие тогда шло семимильными шагами. Но это история далеко не про лагерь.
Минибаев удивился моему знанию музыки своего земляка. И, коротко поговорив о творчестве рок-легенды, которого тогда слушали даже во всех захолустных деревнях, он плавно перешёл к сути вопроса:
– Так что же вы не подписываете бумаг, вы же не глупый человек, вы не типичный уголовник, просто, видимо, оказались не там, где надо, и не в том месте…
– Простите, нет. Я оказался там, где обязан был быть, и тогда, когда обязан был быть.
Он наверняка знал мою историю в подробностях, но ему интересно услышать всё от меня лично.
Я продолжил:
– Вообще я льгот по этому закону не терял, против которого выступил с товарищами, – эти льготы вы теряете, но бог с вами, руки-ноги есть. Окупите на службе. А вот что делать инвалидам и ветеранам войн и труда?
Минибаев стал расшаркиваться, что мне тут никто не желает зла и если захочу – я буду в клубе работать – в газете.
– Ты, я вижу, не преступник, так что будешь сидеть и писать статьи.
– Тут, – отвечаю, – ещё одна проблема. Меня не зря сюда погнали за тысячу километров. И наверняка тут масса несправедливости происходит. Я не слепой и, к примеру, вижу, как тут подобно рабам осуждённый снимает кепку, кланяется и после этого здоровается. Очень показательный момент. Уверен, что после пощёчины царю мне долго выбирали место. Мне вы житья не дадите, факт. Вы-то, может, и благодушно ко мне настроены, но меня перемалывать система собирается здесь серьёзно. И вы тут ничегошеньки поделать не сможете, даже если захотите.
По-моему, я был убедителен, и он, ещё немного поговорив со мной, порекомендовав мне «подумать серьёзно» и «перестать дурить», вызвал Бармена и отправил меня в этапку. Сделал он это как-то неуклюже, будто спихивал меня скорее. Так прошло наше знакомство.
Минибаев был одной из самых серьёзных фигур среди офицеров среднего звена. Но он привык воевать с преступниками классическими, движимыми меркантильными интересами. У меня мотивы и цели были совершенно иные, что ломало все привычные схемы. На мой взгляд, ему нужно было от меня только одно: подписать бумаги. А дальше будет проще.