Лингво. Языковой пейзаж Европы
Шрифт:
В лице Метцингера и Шумахера бедная сиротка нашла новых австрийских попечителей. По странному совпадению они тоже работают в Венском университете. Дело Йокля нашло своих продолжателей.
50
Неожиданный стандарт
Германские языки
Почему датский, норвежский и шведский не считаются диалектами одного и того же языка, несмотря на их схожесть вплоть до взаимопонятности? Вопрос может показаться странным. В конце концов, почти у каждой европейской страны есть собственный язык. Но посмотрите на карту Европы начала XV в. На ней есть все три скандинавские страны, хотя и в иных, чем ныне, границах. Зато нет страны, которую можно было бы ожидать увидеть к югу от них: Германии. Вместо одной страны перед нами целая мозаика небольших государств, по-немецки Kleinstaaterei. Конечно, был немецкий император – формальный глава империи, включавшей в себя большую часть современной Германии, а также Швейцарию, Австрию, страны Бенилюкса, Чешскую Республику, Словению и большие куски Франции, Италии и Польши. Но этот мультиэтнический и многоязычный гигант состоял из множества практически независимых государств. Он больше походил на ЕС, чем на США.
Однако отсутствие общей государственности не помешало немцам выработать единый немецкий язык задолго до произошедшего в 1871 г. политического объединения. Даже Австрия и немецкоязычная часть Швейцарии восприняли соседский стандарт как родной. Но что самое удивительное: единый язык возник несмотря на то, что немецкие диалекты гораздо более разнообразны, чем скандинавские.
Немецкий бестселлер: «Застольные беседы» Мартина Лютера, издание 1581 г. Лютер много сделал для унификации немецкого языка. Вплоть до 1940-х все немецкие тексты печатались готическим шрифтом.
В XV в. Грета из Гамбурга и Урс из Цюриха с трудом могли бы объясниться, если б только оба не говорили на латыни. Урсу, может, и удалось бы разбавить свой швейцарский диалект так, чтобы немецкие южане смогли его расшифровать, но все равно его речь была бы весьма далека от нижненемецкого Греты. А в Скандинавии, где у каждой страны был свой язык, разница между ними была гораздо менее очевидна, чем разница между верхне– и нижненемецким (верх и низ здесь характеризуют географическое, а не социальное положение). Более того, в наше время все три языка испытали сильное влияние нижненемецкого, что еще больше увеличило их сходство. Это не значит, что Эрик из Копенгагена, Эрик из Уппсалы и Эйрик из Бергена могли болтать между собой без всяких затруднений. Но в то время путешественники были готовы в чужих краях преодолевать языковые барьеры, а барьеры, стоявшие между тремя Эриками, преодолеть было несложно.
Так как же политически раздробленная Германия смогла победить свой Вавилон диалектов и создать единый язык – язык Гёте, Вагнера и Меркель, язык, на котором теперь говорит 100 миллионов, притом что гораздо менее раздробленная Скандинавия со своими 20 миллионами жителей оказалась по меньшей мере с тремя языками на руках? Вернемся в Германию XV в. Какого будущего можно было ожидать для множества ее региональных языков? На первый взгляд среди них не было претендента на общегерманское господство. Экономическое превосходство севера шло на спад, а вместе с этим проходила и пора расцвета нижненемецкого. На востоке обширный регион находился под властью Габсбургов, но здесь говорили на нескольких языках (немецком, чешском, словацком, словенском и итальянском), поэтому он плохо подходил для роли колыбели единого языка. Периферийные диалекты лоскутного одеяла Kleinstaaterei были слишком далеки от центра: ни у швейцарского, ни у нидерландского – который в то время считали немецким – шансов не было.
В то же время между всеми этими маленькими, крошечными и малюсенькими немецкими государствами шло – невзирая на границы – интенсивное общение, поэтому нужда в лингвистическом компромиссе была, и найти его, вероятнее всего, можно было в географическом сердце германских земель, таких как Гессен, Саксония и Тюрингия. Из этих трех Саксония к тому времени была политически самой сильной, поэтому письменный стандарт (или язык канцелярии), выработанный к концу 1400-х в саксонском суде, был самым серьезным претендентом на верховенство. Но у него были и сильные конкуренты, в особенности судебные языки Праги и Вены, а также язык передвижного Имперского суда. Они основывались на южных диалектах и поэтому были малопривлекательны для северных немцев, но зато имели значительное политическое влияние. Тогда трудно было предвидеть, что немецкий язык будет когда-нибудь стандартизирован.
Решающую роль тут сыграл Мартин Лютер. Уроженец местечка Эйслебен, он говорил на местном саксонском диалекте, и именно этот диалект распространился по всему немецкоговорящему миру, когда Лютер опубликовал свой перевод Библии. Значит ли это, что современные немцы говорят на саксонском? Вовсе нет. Более того: в нынешней Германии саксонский диалект считается самым непрестижным. Это видимое противоречие легко объяснить: хотя язык саксонской канцелярии, на который Лютер перевел Библию, был основан на устном саксонском, его орфография неточно отражала особенности местной речи. В устной речи саксонцев некоторые звуки совпадали, а в других диалектах различались: например, если в этих диалектах были слова Blatt и Platt, то в саксонском они читались одинаково; то же относится и к словам Ruben и rieben. Поскольку в основу «правильной» речи легла орфография Лютера, нормативный язык отклонился от небрежного саксонского произношения. В результате в современном немецком различаются p и b, t и d, u и i и т. п.
В области религии Мартин Лютер был самой влиятельной фигурой своего времени. Однако оказалось, что проведенная им Реформация затронула еще более широкую сферу, чем можно было подумать: автор самого популярного бестселлера со времен изобретения печатного станка, он стал и отцом современного немецкого.
51
Бесперспективняк
Эсперанто
Глядя на европейские языки, иной раз думаешь: уж не специально ли они созданы такими запутанными и нелогичными, чтобы их носители могли чувствовать свое превосходство перед иностранцами, которым никогда не освоить все эти тонкости? Конечно, естественные языки никто специально не создавал: русские не изобретали свою головоломную систему склонения, а немцы не выбирали себе непостижимую схему формирования множественного числа. Вся эта заумь досталась им по наследству, вместе с глубокой к ней привязанностью.
Но один европейский язык действительно был разработан по плану, и его трудности заставляют носителя английского гадать, о чем – черт побери! – думал его создатель. Создателя звали Людвик Лазарь Заменгоф (1859–1917), а его создание – эсперанто.
Трудность эсперанто может показаться удивительной. Ведь он был задуман как практичное и легко постигаемое средство общения в мире, где технический прогресс все ближе сводит народы. И название его переводится как перспективный. Все верно. И Людвик Лазарь Заменгоф как никто другой подходил на роль создателя такого средства общения: он владел примерно дюжиной языков, но – к счастью! – не был профессиональным лингвистом. Лингвисты – прекрасные исследователи, но обычно избегают всякого вмешательства в естественное развитие языка.
Заменгоф не мог не заметить, что из всех известных ему языков английский во многих отношениях был в изучении проще других. И тем не менее, мастеря эсперанто, он снабдил его такими заморочками, на которые могли не обратить внимания его восточноевропейские земляки (он родился на территории современной Польши у говорящих на идише родителей – выходцев из Литвы), но которые неизменно сбивают с толку носителей английского.
Почему эсперанто так плохо дается англоязычным? Во-первых, в нем есть падежи. Если человек что-то делает, то на эсперанто он viro: la viro vidas hundon (человек видит собаку). Но стоит им поменяться ролями, как он становится viron: la hundo vidas viron (собака видит человека). (С собакой, заметьте, происходят аналогичные трансформации.) Может быть, это не так уж и сложно, но у тех, кто раньше с падежами не сталкивался, т. е. практически у всех, кто живет севернее, западнее или южнее Германии, на привыкание к ним уходит много времени. (А для носителей французского, итальянского и испанского la viro звучит просто неправильно. Il viro или el viro было бы нормально, но la viro? Чем вызвана смена пола?)