Линия красоты
Шрифт:
На второй день Джеральд, устав любоваться сквозь занавеску на прочих владельцев парка, что гуляли вокруг с собаками, стучали теннисными мячами и то и дело как бы невзначай поглядывали в сторону его дома, надел самую широкополую свою шляпу и темное пальто с подкладной грудью и вышел из парадных дверей на сцену. Припаркованные автомобили, вспышки, телекамеры, микрофоны, толпа репортеров — все ожило и пришло в движение. Казалось, всеобщее внимание, как обычно, придало Джеральду сил. Что бы он ни делал — он оставался главным героем. Ник, наблюдавший из-за занавесок, видел, как он решительно вышел на тротуар, слышал его громкий
— Благодарю вас, джентльмены. Боюсь, мне нечего вам сказать.
Пресса образовала полукруг вокруг центральной точки — его шляпы. Его называли «сэром», «Джеральдом», «мистером Федденом» и «министром».
— Вы подаете на развод?
— Сюда, пожалуйста, Джеральд!
— Мистер Федден, признаете ли вы свою вину?
— Где ваша дочь?
— Министр, вы подаете в отставку?
Ник видел, что они бросают ему издевательские вопросы с наслаждением, упиваясь своей кратковременной властью: это было мерзко и страшно. Сам он, наверное, такого бы не выдержал. Джеральд шел к своему «Рейнджроверу» медленно, почти печатая шаг, преисполненный упрямой решимости сохранять достоинство до конца: наконец он сел в машину и, с репортерами на хвосте, уехал в Палату общин подавать заявление об отставке.
Ник отпустил занавеску и, обойдя сдвинутые гостевые кровати, двинулся в гостиную, где было посветлее. Из спальни навстречу ему вышла Рэйчел.
— Очень жаль, что и ты оказался втянут в эту нелепую историю, — сказала она таким тоном, что Нику стало ясно: соболезнования сейчас неуместны.
На ней был черно-красный шерстяной костюм, ожерелье, четыре или пять колец на руках: с минуты на минуту должен был приехать фотограф. Ник взглянул через ее плечо в пустынную белую комнату. Дверь вела в крошечный предбанник, из которого можно было выйти в ванную или в спальню; вторая дверь, всегда скрывавшая супружескою жизнь Джеральда и Рэйчел от посторонних глаз, сейчас была приоткрыта. Ник разглядел изножье кровати и круглый стол с фотографиями детей в серебряных рамках. Он был там лишь раз, в самое первое свое лето: тогда он вошел бесшумно, сцепив руки за спиной, чтобы ничего не испачкать и не сломать, чувствуя себя непрошеным гостем в храме супружеской любви — и потом не раз воображал в завистливых фантазиях, что, словно захватчик, занимается сексом на этой запретной территории.
— Что за времена настали, — проговорила Рэйчел все тем же тоном, словно обращалась к малознакомому и не слишком приятному человеку, с которым свела ее беда.
Ник вслушивался в ее голос, стараясь различить легкую, добродушную иронию, прежде неизменно окрашивавшую ее слова, — и не различал. Может быть, она поняла, что он все это время знал о Джеральде и Пенни, и сухость в ее голосе — от горечи стыда?
— Да… — проговорил Ник и растерянно умолк.
Ему было жаль ее, жаль до боли, но как выразить свою жалость, он не знал — поэтому молчал, готовый броситься на помощь, как только она его позовет.
Рэйчел взглянула на него, шевельнула губами, словно хотела что-то сказать, но не сказала ни слова. Рассеянно скользнула глазами по портрету Кэтрин работы Нормана Кента (Нику показалось странным, что она не задержала на нем взгляд).
— Я хочу, чтобы ты нашел Кэтрин и привез сюда, — сказала она и, повернувшись к нему спиной, начала спускаться по лестнице.
— А-а… — сказал Ник с нервным смешком, о котором тут же пожалел, и пошел за ней.
— Она должна быть здесь, с семьей, — не оборачиваясь, сказала Рэйчел. — Ей нужна наша забота. Не могу описать, как я за нее беспокоюсь, пока она с этим человеком.
— Разумеется, — поддакнул Ник и повторил тоном ниже, каким, по его представлениям, следовало утешать женщину вдвое старше себя: — Разумеется. Я уверен, она в безопасности, но, если хотите, я немедленно поеду и привезу ее.
Он страшно боялся репортеров и фотографов, не понимал, как вести себя с ними — да и со всеми, кто не проявлял сочувствия и понимания. И больше всего боялся Рассела, который сейчас «присматривал за Кэт» у себя в Брикстоне и никому не позволял с ней видеться.
Рэйчел остановилась на площадке первого этажа:
— Я не могу никуда выходить. Репортеры тут же за мной увяжутся.
Ника не оставляло чувство, что, спустившись на первый этаж, она уже подвергается опасности. Мир за дверью внезапно оказался не только чужим, но и враждебным, а маленький мирок меж четырех стен лишился главного своего достоинства — уюта. Рэйчел повернулась. На каменно-неподвижном лице ее дрожали только губы. Ник подумал, что она сейчас заплачет, и втайне обрадовался: плач — самое естественное, что тут можно сделать, это знак доверия; если она заплачет, он сможет в первый раз в жизни ее обнять. Он уже чувствовал, как утыкается подбородком в плечо ее шерстяного пиджака, как ее черные с сединой волосы щекочут ему губы, она прижмется к нему, дрожа от облегчения, а потом он отведет ее в кабинет, они сядут и обсудят, что же делать с Джеральдом.
— Нет, конечно… — сказал он. — Я понимаю…
Рэйчел быстро заморгала, но не заплакала, и сказала вдруг совсем не то, чего он ждал:
— Убежище Джеральда ты сумел найти, значит, и ее без труда разыщешь.
Сначала Ник не понял, о чем она — таким неожиданным был для него этот упрек, первый упрек от Рэйчел за все эти годы. Он опустил голову, и перед глазами у него оказался начищенный паркет, ножки стола, полированный порог кабинета. Ему было стыдно, — как никогда в жизни, — а Рэйчел продолжала:
— Знаешь, мы на тебя полагались. Думали, ты способен за ней присмотреть.
— Да, конечно… — жалко пробормотал Ник; он никак не мог собраться с мыслями. — Я старался… вы же знаете… — Рэйчел молчала. — Но, понимаете, она же взрослый человек, у нее своя жизнь!
И беспомощно пожал плечами, отчаянно надеясь, что сейчас этому странному и страшному недоразумению придет конец, что Рэйчел с ним согласится — не может не согласиться!
— Ты так думаешь? — Она коротко рассмеялась — странным жестким смехом, совсем не похожим на ее обычный смех.
Ник нащупал спиной полированные перила и заговорил, тщательно подбирая слова:
— Мне кажется, я всегда был для Кэтрин верным другом — настолько, насколько она мне позволяла. Вы знаете, она легко сходится с людьми и так же легко расходится, все друзья скоро ее разочаровывают. И мне кажется, если мне она до сих пор доверяет, значит, я чем-то заслужил ее доверие.
— Не сомневаюсь, она к тебе привязана, как и все мы, — ответила Рэйчел таким тоном, словно это не имело никакого значения. — Но, видишь ли, мы полагали, что ты будешь действовать так, как лучше для нее, а не… не потакать ей во всем, что она задумает. Она очень серьезно больна.