Линия перемены дат
Шрифт:
26. КЛЕЩИ ПОЛКОВНИКА ГОРИНА
Итак, майор Трофимов убыл из Северогорска, и основную тяжесть работы по расследованию весьма запутанного дела об убийстве профессора Левмана принял на себя полковник Горин.
Старый следственный работник, он знал: преступник очень редко бывает правдив до конца. При повторном обыске в доме Лисовского под доской подоконника в аккуратном потайном хранилище была найдена коробка с ампулами. В гнездах не хватало трех ампул. Анализом содержимого было установлено: в ампулах сильнодействующий яд. Наблюдение картины отравления этим ядом, проведенное на подопытных животных, показало: животные умирали так же, как, судя по показаниям свидетелей, погибал старший матрос Перевозчиков. В криминалистической лаборатории специалисты вели исследование химического состава вещества.
Все эти данные замыкали невидимую цепь между Лисовским, Пряхиным и неизвестным преступником на Скалистом мысу. Если и не замыкали, то во всяком случае давали основание предположить присутствие такой связи.
Великое множество различных авторитетов в области криминалистики в течение долгого времени с усердием, достойным лучшего применения, доказывали, что успех расследования сложных дел есть, главным образом, результат подсознательного «шестого» чувства следователя, его особых способностей. К сожалению, большинство этих авторитетов никогда не вели сами дел и не знали, что успех дела — это результат тяжелого, подчас изнурительного труда, это — работа, часто черная и грязная. Такая, о которой говорят, что в ней пять процентов гения и девяносто пять — потения. Это — борьба, в которой ты со всей силой своего долга разоблачаешь врага, а он сопротивляется со всей силой отчаяния. Отчаяние — страшная сила. Умный враг сопротивляется до определенного времени. Убедившись в провале, он сдается, сознается кое в чем, пытаясь спрятать часть вины, наиболее тяжкую. Неумный — отрицает все и вся вопреки фактам.
Внимательно вчитываясь в показания матроса Левко, сопровождавшего труп погибшего товарища в Северогорск, Горин обратил внимание на некоторую неполноту его показаний — результат неопытности Феоктистова при записи допроса.
Левко находился еще в команде подразделения, ожидая оказии на пост. Матрос оказался памятливым. Он показал: когда Зоя Александровна остановилась, чтобы привести в порядок обувь, он оглянулся и увидел, как она передала Алексею Перевозчикову свою сумку и затем крикнула ему: «Догоняйте!» Позже, когда Зоя Александровна упала в обморок, он видел пятно от пролитой воды на земле над обрывом, хотя не мог припомнить, что поблизости находилась какая-нибудь посудина. Матрос сообщил также, что за вечер до этого он слышал, как Штанько делал Перевозчикову выговор, после чего радист вышел от главстаршины расстроенным.
— Наверное, старшина был очень сердит на Перевозчикова, потому что на прогулку не назначил его старшим, — предположил матрос.
— Почему вы думаете, что он должен был назначить Перевозчикова старшим?
— Когда главстаршина болел, он оставлял за себя Перевозчикова. Кроме того, радист хорошо знал окрестности поста, так как иногда в одиночку ходил по берегу, а два раза возвращался с Зоей Александровной. Я сам не видел, но ребята его еще подначивали…
Это оказалось очень ценным. Горин запросил Штанько, и начальник поста доложил о причине разговора с Перевозчиковым.
Казалось, были достаточные основания для ареста Зои Александровны, но Горин не спешил. Предъявлять обвинение и арестовывать можно по нашему закону только при наличии бесспорных, уличающих преступника доказательств. А их пока не было в распоряжении полковника.
Ведь никто не знал, что Перевозчиков не был искренним до конца. К тому же еще не было ответа на запрос в центр о личности Зои Александровны Галузовой, ныне Федосовой…
Наиболее слабым звеном казался, судя по его поведению, Пряхин: он уже рассказал о себе и кое-что о Лисовском. Под давлением улик рассказал о себе и Пряхине Лисовский. Тоже кое-что. Они оба упорно молчали о том, кто прятался под номером девяносто девятым…
Всякий еще неразоблаченный преступник рассчитывает в душе на безнаказанность, а пойманный — на счастливые обстоятельства, которые помогут ему избежать наказания или хотя бы его уменьшить. Полковник не знал, что преступники рассчитывали молчанием о сообщнике сохранить и обеспечить за собой крупные суммы, обещанные им при успехе операции у Скалистого мыса на тот случай, если доказательств не хватит или наказание будет небольшим.
Горин тщательно готовился к решающему допросу Пряхина. Когда того ввели в кабинет и он закурил, чиркнув спичкой поперек терки, полковник неожиданно вспомнил матроса Иванкевича и вместо обдуманных заранее вопросов неожиданно спросил:
— Скажите, Пряхин, Федосов плешивый?
В глазах Пряхина что-то мелькнуло. Непонимающе сдвинув брови, шпион равнодушно спросил:
— Какой Федосов? Я такого не знаю…
— Не уклоняйтесь от истины. Тот, с которым вы сидели в закусочной третьего июля днем. Есть свидетели. И немало. Ставку?
— Ах, да… Кажется, у этого пьяницы действительно была плешь. Только я не знаю его фамилии.
— Поймите, Пряхин, запирательство ничего не даст вам. Чистосердечный рассказ преступника о себе обязывает нас по-иному смотреть на него, учитывать личную оценку преступником своих действий.
— Не надо этого, гражданин полковник, — пренебрежительно отмахнулся Пряхин. — Я во всем сознался и знаю, что мне будет, — в углах губ шпиона дрогнула усмешка. — Только приготовительные к преступлению действия. Да, только. Я еще ведь ничего не сделал. Я это знаю без ваших уговоров. Мое положение еще не так плохо…
— Ошибаетесь, Пряхин. Но об этом потом. Кто же такой этот Федосов или, иначе, человек с плешью?
— Понятия не имею, — пожал плечами Пряхин. — Какой-то алкоголик. Встретились случайно, один раз. И разошлись. Я бы сейчас и не узнал его, встреться он мне где-нибудь.
— Почему же вы ему говорили, что служите на маяках?
— А что же я должен говорить ему, что я сын белоэмигранта и прибыл на связь по разведзаданию? Странный вопрос.
— Говорите точнее: что я шпион и прибыл для шпионажа. Допустим, что это так. А какие у вас есть здесь в Северогорске знакомые женщины. Помните: «есть одна приличная, с брачком, правда».
— Вздор. Это ваш агент приврал. Наверное, по вашему заданию говорил…
— Это не наш агент, а матрос советского военного флота. Не будь Иванкевича, так сделал бы любой другой советский человек. Вспомните Кузьму Кондакова, простого парня — котельщика с верфи.
— Так я его и хотел обезвредить. Ведь это явный агент. Даже с повязкой.
— Это неверно, Пряхин. И Кондаков, и Иванкевич, и Айвазян, и многие миллионы других юношей и девушек — это хозяева страны. Именно потому, что они по-хозяйски относятся ко всему, что нас окружает, много таких кондаковых стало бригадмильцами. Ведь в своем доме должен быть порядок. И они охраняют его — сами, добровольно, бескорыстно. Не за страх, а за совесть. Таковы и наши тысячи иванкевичей. Они хорошо понимают свой долг. Поэтому-то вы, Лисовский да и любой другой вроде вас рано или поздно, но всегда получает удовольствие беседовать с советским следователем. Нашей жизни и наших людей таким, как вы, не понять. Вы — человек другого мира. Нас разделяет… — полковник мысленно улыбнулся, вспомнив донесение Трофимова о шифре, — да, нас разделяет линия перемены дат, — с нажимом произнес он.