«Линия Сталина». Неприступный бастион
Шрифт:
Ждать больше нельзя, время драгоценно и уходит без всякой пользы для германского Рейха! Тут ведь не Троя, чтобы в здешних местах не то что десять лет, а лишний день топтаться попусту!
Эрих фон Манштейн еще раз посмотрел на подсвеченные алеющим на востоке небом облака над своей головой – до рассвета оставалось полчаса, не больше, дождя не будет, погода самая подходящая для наступления. И в пять часов утра грохот десятков германских орудий проложит дорогу вперед его танкам и мотопехоте. И не сдержавшись от нетерпения услышать канонаду, он произнес глухо, самому себе, словно заклинание:
– Сегодня нужно наступать так, чтобы послезавтра быть в Острове!
Командир 118-й стрелковой
Дверь за спиной резко раскрылась, да так, что Николай Михайлович от неожиданности вздрогнул и машинально прижал ТТ к груди, позабыв про баловство с оружием. Других бойцов за это всегда наказывал, а тут сам как мальчишка попался, стыдоба!
В купе чуть не влетела черноволосая женщина в белом медицинском халате, накинутом сверху на обычное солдатское «хэбэ». И в сапогах, стук от которых перекрывал грохот колес, как ему показалось в первую секунду. У нее, видно, там ступни болтались, как карандаши в стакане, хоть и небольшие «яловики», но уж больно она была маленькой. Сам Гловацкий, бывший что там, что здесь тоже невеликого росточка, ощутил себя рядом с этой пичужкой настоящим гигантом.
– Товарищ генерал, не нужно себя убивать! Не все женщины такие, вы еще найдете себе по сердцу! Их ведь больше, намного больше, они любящие, верные, добрые и не порченые суки! Не нужно вам стреляться! Милый мой, хороший, не надо этого делать!
Гловацкий оторопел – такого с ним никогда в жизни не было. И впал в прострацию, не в силах шевельнуться. Снизу вверх на него смотрели ее глаза с влагой на ресницах, словно капельками росы. Со страхом и тоской глядели, с вечной скорбью гонимого народа. Вытянутое личико чуть портил характерный природный нос, губы дрожали, голосок тонкий. Ее можно было принять за школьницу, но это была женщина лет тридцати, вполне зрелая, с хорошей спортивной фигурой, изуродованной солдатским обмундированием не по размеру, что болталось на ней, как азиатский малахай, даже весьма туго затянутый командирский ремень был не в силах придать этому непотребству пристойный вид воинской униформы.
– Я все слышала, товарищ генерал! Ничего страшного, это болезнь за вас говорила. Таки болезнь! У вас инсульт случился в уборной, небольшой удар, от которого затмение рассудка может быть. Но это пройдет! Я знаю, в ту войну медсестры во Франции с ранеными, чтоб их к жизни пробудить, в соитие с ними вступали…
Даже в сумраке Гловацкий увидел, как покрылось румянцем ее бледное лицо, но пока он не осознал в полной мере услышанное, пребывая чуть ли не в коматозном состоянии. А женщина прижалась грудью к его руке, в которой он продолжать держать пистолет, стала целовать его своими сухими губами где придется, продолжая беспрерывно говорить, что твой пулемет, и при этом энергично гладить одной рукой, а второй расстегивать пуговицы на своей гимнастерке, под которой белела нательная рубаха.
– Это безнравственно, мне стыдно, но я ваша полностью. Вы сбросите напряжение на мне, войдете в меня, вам лучше станет! Я помогу, милый мой, хотя ни разу так вот… Хороший мой, что бойцы подумают, если их комдив вот так запросто пулю себе в лоб… не надо! Я ваша! Сейчас помогу, сейчас, потерпите немного, милый мой! Сейчас, сейчас…
Гловацкий продолжал стоять застывшим столбом от потрясения, не в силах шевельнуться: такого с ним в жизни никогда не было, да и не слышал, чтоб случалось. До его разума стало понемногу доходить, что говорила ему женщина. И багровый румянец наверняка покрыл его щеки, такого жгучего стыда за себя он никогда не испытывал. Но Николая Михайловича ждало еще большее потрясение, когда вместе со своими последними словами женщина расстегнула на себе ремень, одним рывком сумела стянуть через голову и рубаху, и гимнастерку. Следом упали на пол купе и штаны с кальсонами, будто сами по себе свалились с тонкой осиной талии, отлетели под столик и солдатские сапоги с торчащими в них
Гловацкий оторопело смотрел на обнаженное перед ним тело, стройное и красивое, с крепкой маленькой грудью никогда не рожавшей женщины.
– Сейчас, милый мой! Вам сейчас лучше станет, я помогу. У вас тысячи бойцов, а их дома матери, жены ждут. Вы должны ими хорошо командовать, а это… Это будет правильно, не стыдно, войдете в меня, и сразу же станет лучше. Сейчас я вам помогу, сейчас…
«А ведь она «баюн», хороший, опытный переговорщик! Такую в роту надо брать немедленно. Бутафорит, но как натурально, даже я поверил! Нет, ну уболтала совершенно, в режим «зависания» перевела, на полную катушку фактор отвлечения задействовала. Так, молодец, тебе сейчас оружие от себя отводить нужно и брать психа тепленьким!»
Хотя Гловацкий продолжал стоять столбом, но способность мыслить вернулась, в омоновском ракурсе, ведь сколько, не к ночи будь упомянуты лихие девяностые, он со своими бойцами операций по задержанию всякого преступного элемента произвел, и подсчитать невозможно. Такое ощущение, что полстраны тогда в криминал ухнуло не только по телевизору, и в мыслях, и своих поступках. Ведь тех же заложников куда чаще брали не бородатые суровые дядьки с автоматами, а иные субъекты, по роду занятий совершенно разноплановые. Тут урки и теребень хулиганствующая, психи конченые и наркоманы, от них отличий порой совсем не имеющие, доведенные нищетой работяги и многие другие, включая немалого чиновника обладминистрации, что с охотничьим ружьем в руках нахрапом и побоями взял в заложники собственную тещу, капитально повредившись своим рассудком на почве неумеренного потребления горячительных напитков.
Так что, прикажете на каждый случай «Альфу» из Москвы вызывать, ну, право слово, тут даже не смешно. Здесь областного СОБРа не дозовешься, ну а какой спецназ может быть в затерянном в таежных дебрях каком-нибудь сибирском «гадюкинске»? Потому и специализировался майор Гловацкий со своей ротой на операциях по освобождению заложников и задержанию особо опасных бандитов, что пускали в ход стволы без размышлений, таких в те суровые времена отпетая братва побаивалась, «отморозками» называла, «беспредельщиками кончеными».
Это сейчас ОМОН втихую на «массовые беспорядки» перевели, тогда он делом занимался, людей от распоясавшегося криминала спасал. Отметин на теле от этих вот спецопераций у его бойцов куда больше было, чем от кавказских командировок, а награды крайне редки, не давали их за спасение простых обывателей. Вот и приходилось выкручиваться, чтобы потерь выпадало поменьше, своя кровушка ведь не водица.
Женщины тут как нельзя кстати. Кто из бандитов, увидев заплаканную смазливую мордашку, решит, что за ним группа захвата пожаловала?! Или не отвлечется на вовремя проделанную «обнаженку», или, заставляя, как ему казалось, шлюху оказать секс-услугу, через секунду полностью лишиться сил и сознания от дикой боли, потому что драгоценные «висюльки» из круглых мгновенно превратились в квадратные.
Сейчас профессиональная подготовка, или деформация, любой выбор правилен, сыграла с ним злую шутку – напросто забыл, где и кем является, включился механизм его прежней деятельности, возможно запущенный в ход «переносом». И потому Гловацкий уже с интересом наблюдал за обнаженной женщиной, не испытывая к ней ни капли мужского вожделения.
– Сейчас будет хорошо…
Тугие жаркие груди прижались к ладони, все еще сжимавшей ТТ. Да, все правильно, не один мужик сделать выстрел ни в нее, ни в себя не сможет. И маленькие пальчики ловко овладели пистолетом, мгновенно положив его на стол. И Гловацкий подумал, что сейчас должен последовать удар острой коленкой в пах, этого просто увидеть не сможет, потом или ребром ладони по шее, или сложить крепкие пальчики в «клюв» и в кадык, выводя объект из строя. И с тупой покорностью фаталиста стал ждать атаки, понимая, что это будет хорошая плата за собственную дурость.