Линни: Во имя любви
Шрифт:
Неужели Дауд в самом деле был здесь, в Калькутте, и искал меня? Мне необходимо было это узнать. Я пойду на майдан, что бы ни говорил и ни делал Сомерс. Я как-нибудь выберусь из дома и, если будет необходимо, пройду весь путь пешком. Глубоко вдохнув, я посмотрела в зеркало.
Длинные пряди тусклых волос падали мне на плечи. Теперь я увидела, насколько исхудало мое лицо. Нос был багровым и распух от удара Сомерса. Кожа, обтягивающая кости, казалась прозрачной и туго натянутой, словно ее было недостаточно, чтобы прикрыть ноздри. Неожиданно я с ужасом осознала, что мое лицо напоминает череп. Губы
О чем я думала? Ну конечно же, это был не Дауд. О чем я мечтала? О том, что он посадит меня на коня и мы вместе уедем отсюда? Я была дурой, полной дурой. Здесь мой Дэвид, мой ребенок, моя жизнь. Мои фантазии о Дауде оставались лишь фантазиями. Я знала его всего один месяц, и с того времени прошло уже шесть лет. Он принадлежал, как я сказала тогда Нани Меера, к другому миру — к миру, который никогда не станет моим.
Я снова посмотрела на себя в зеркало. Во мне больше не было той яркой надежды, которая привела меня в Индию. Во мне не осталось ничего от той женщины, которую звали Линни Гау.
Я приготовила трубку и курила ее так долго, как только могла.
Глава тридцать седьмая
Малярия, приступы которой регулярно случались у Сомерса, снова обрела над ним власть. На этот раз болезнь протекала тяжелее, чем когда бы то ни было. Он страдал от жестоких головных болей и от тошноты, его все время рвало и бросало в озноб. Из-за жары кожа Сомерса становилась сухой и горячей, и временами он начинал бредить. Затем он стал потеть, и это сбило температуру. Ослабленный болезнью, Сомерс почти все время спал. Доктор Хаверлок наведывался к нам ежедневно, чтобы проверить его состояние. Мне не разрешали выходить из дому — несмотря на то что Сомерс был не в состоянии интересоваться моим местонахождением, слуги, которым он щедро платил, не спускали с меня глаз. Как только я приближалась к входной двери, перед ней, скрестив руки на груди, становился чапраси. Когда я выходила в сад, за мной по пятам ходил кансане.
На четвертый день своей болезни Сомерс послал за мной. Он находился в комнате один и лежал на кровати, со всех сторон обложенный подушками. Горячечный румянец сошел с его щек, и при свете светильников, стоявших у изголовья кровати, его кожа казалась липкой. В комнате по-прежнему было слышно дыхание болезни — затхлые миазмы заглушали все остальные запахи, но я знала, что кризис уже миновал. Сомерс с отвращением смотрел на меня. Я поняла, что на каждый выпад он ответит с обновленной силой и злостью.
— Как только я приду в себя после этого приступа, я займусь подготовкой твоего отъезда, — сказал он.
— Отъезда?
Он слабо хлопнул в ладоши.
— Ты становишься слишком тяжелой обузой. Последний случай, когда ты собиралась выбежать на улицы Калькутты и вела себя, словно сумасшедшая, утвердил меня в моем решении. Неужели ты действительно думаешь, что кто-то удивится — или обеспокоится, — если ты исчезнешь? Да кто кроме слуг вообще
Я попыталась сглотнуть. В эти минуты решалось мое будущее, и я знала это.
— Значит, ты отошлешь нас в Англию?
Мой муж безучастно смотрел на меня. Когда ответа не последовало, я решила, что это из-за его болезни. Затем Сомерс заговорил ясным и твердым голосом:
— Ты хоть осознаешь, что говоришь на хинди, Линни? Ты хотя бы в курсе, что в последнее время ты совсем не разговариваешь по-английски?
— Извини, — сказала я и повторила вопрос.
— Нас? Что ты имеешь в виду под словом «мы»?
Я заговорила медленно, тщательно выговаривая слова:
— Ну, Дэвида и себя, разумеется. Как ты уже заметил, ему нужно учиться. Я могла бы жить с ним в любом месте, которое ты выберешь, — например в Лондоне. Он мог бы ходить в ту же школу, в которой учился ты.
Его сотряс сухой кашель, затем Сомерс попытался улыбнуться.
— Неужели ты думаешь, что я доверю тебе воспитание моего сына? У тебя наркотическая зависимость от опиума, Линни. Это сразу бросается в глаза. Ты изменилась к худшему во всех отношениях и вызываешь только отвращение.
Пол под моими ногами покачнулся. Чтобы не упасть, я схватилась за столбик кровати, затем опустилась в стоявшее рядом кресло.
— Я могу остановиться, Сомерс. Конечно, я могу остановиться, если захочу.
— Все знают, что ты всего лишь жалкая развалина. Полагаю, большинство знакомых уже считают тебя сумасшедшей. Они даже не спрашивают меня о тебе и не интересуются, почему ты больше не сопровождаешь меня на светских раутах. Мой план состоит в том, чтобы найти приятное местечко, где ты сможешь… отдохнуть. Где-нибудь — возможно в одном из изолированных поселений на Индийской равнине, — где о тебе будут должным образом заботиться, чтобы ты не могла причинить вред себе или другим людям. Или, если ты так хочешь уехать домой, мы можем обсудить другие варианты.
Я энергично закивала, моя голова слегка кружилась.
— Да, Сомерс. Именно этого мне бы и хотелось. Уехать домой.
Как только я окажусь в Англии, я найду способ видеться с Дэвидом. Шейкер мне поможет.
— Да, я согласен, что это лучшее решение. В Лондоне есть много мест, где тебя смогут хорошо содержать — скажем так, неопределенное время.
— Содержать? — Мне понадобилось полминуты, чтобы понять, что он имел в виду. — В… в сумасшедшем доме?
— Сумасшедший дом, моя дорогая? Зачем же называть это так грубо? — Сомерсу удалось улыбнуться. — О тебе позаботятся, пока ты будешь отдыхать. Общеизвестно, что Индия сводит с ума многих. Ты окажешься не первой мэм-саиб, не вынесшей напряжения. Все всё поймут и не будут задавать лишних вопросов.
— На самом деле, — продолжал он, явно довольный собой, — кого, кроме Дэвида и, возможно, Малти, волнует твоя судьба? Дэвид всего лишь ребенок — он быстро о тебе забудет. А Малти уволят. Ее в любом случае никто не берет в расчет.
У меня снова закружилась голова. Мне была нужна моя трубка. Я дрожала, по лицу и шее градом катился пот; мне казалось, что под кожей у меня копошатся сотни мелких насекомых. Я машинально потянула за полупрозрачный шарф, повязанный поверх декольте, и вытерла им шею и щеки.