Линни: Во имя любви
Шрифт:
Жара становится все сильнее, сжигая все на своем пути, словно вода, заливающая камни.
Я чувствую себя одним из пыльных листьев на сирени, которые изо всех сил держатся за прочную ветвь тонким черешком.И как только я сдамся и упаду на дорогу, меня тут же отбросят в сторону метлой уборщика.
Дэвид растет. Он очень милый.
С любовью,
Линни
P. S.Еще
Глава тридцать шестая
Жаркий сезон 1838 года
Я смотрела на спящего Дэвида и тихо напевала «Нини, баба, нини» — «Спи, малыш, усни».
Он беспокойно метался во сне, золотистые волосы прилипли к лобику. Я откинула их назад, вытерла ему лицо влажной тканью и снова начала: «Нини, баба, ни…»
— Линни! Немедленно прекрати эти глупости!
Сомерс стоял, прислонившись к дверному косяку, его волосы были влажными от пота, а на рубашке спереди выступило мокрое пятно. Я встала, опустила сетку над кроватью Дэвида и кивнула мальчику с панкха, который заработал еще энергичнее.
— Не буди его, — прошептала я, как только оказалась в коридоре. — Ему тяжело заснуть в такой жаре.
Сомерс покачал головой.
— Поешь ему эти чертовы индийские колыбельные, словно он еще младенец. Плохо уже то, что Малти его балует.
— Сомерс, все айи балуют своих подопечных. На то они и айи.
— И поэтому чертовски хорошо, что дети не могут оставаться с ними дольше пяти или шести лет. Дэвиду это не на пользу.
Я отвернулась. Из уст Сомерса эти слова прозвучали как оскорбление.
— Он уже большой, взрослый парень, ему пошел шестой год, и относиться к нему нужно соответственно. Лучше всего будет, если он уедет домой в течение года.
У меня перехватило дыхание. Я отказывалась думать о такой возможности. Это было слишком. Я не вынесла бы разлуки с Дэвидом, но сомневалась, что Сомерс позволит мне уехать с сыном в Англию. Он ясно дал понять, что я должна всегда оставаться под его надзором. Ни о какой свободе не могло быть и речи.
— Да, — продолжал Сомерс, — Дэвид должен получить приличное образование и научиться вести себя в обществе. То, что ты позволяешь ему бегать босиком и играть с детьми слуг, более чем прискорбно. И ты разрешаешь ему говорить на хинди… Язык туземцев полон непристойностей и аморальных мыслей. Я не знаю, сколько еще смогу мириться с его недостойным поведением.
Да как он осмеливался говорить о чьей-либо аморальности, скотина, получающая удовольствие, причиняя боль мальчикам, почти еще детям, и без каких-либо угрызений совести поднимающая на меня руку?
— По крайней мере, Дэвид здоровый и крепкий, — возразила я. — Разве не это самое главное? Все индийские кладбища переполнены могилами детей англичан.
Я вспомнила слова Малти, произнесенные только вчера,
— Мой Дэвид-баба совсем не похож на англичанина, — сказала Малти, следя за каждым его движением.
Дэвид потемнел от загара — он часто забывал надевать ненавистный ему пробковый шлем, однако совсем не обгорал на солнце. Его голову покрывала шапка блестящих золотых кудрей, а черные глаза горели, пока он взволнованно рассказывал на хинди об огромной жабе, которую они с девочкой поймали в саду. Дочка мали крепко держала обеими руками вырывающуюся тварь, пока Дэвид ее трогал.
— Да, Дэвид-баба больше похож на маленького туземца, крепкого и бесстрашного, разве не так, мэм Линни? Он не подвержен болезням, которые свойственны здешним английским детям, и совсем не такой вялый и нервный, как они. Иди ко мне, мой малыш, — позвала она. — Иди, поцелуй свою айю.
Дэвид нахмурился.
— Я уже не маленький, Малти. Скажи ей, мама. Я воин и должен скакать на своем коне в бой. Жаба — это наш пленник, китайский император!
Они с девочкой убежали, а я в который раз подумала о том, как же он похож на своего отца — прямой, гордый и с добрым сердцем.
Теперь я моргала, глядя на Сомерса в темном коридоре. Мой муж очень сильно изменился за эти семь лет. Он утратил былую привлекательность: набрал лишний вес от переедания, его лицо стало одутловатым от постоянного пьянства, а кроме того, Сомерс отрастил бороду, которая заметно его старила.
Что теперь станет с Дэвидом… и со мной?
— Мэм Линни, — тихо позвала Малти у двери спальни. — Ваши леди уже пришли.
Я открыла дверь.
— Ты отвела их в гостиную?
— Конечно. Вы сегодня так хорошо выглядите, мэм, — сказала Малти, глядя на мое платье с оборками. — Вы должны чаще так красиво одеваться.
Я сделала глубокий вдох, изобразила на лице улыбку и вошла в гостиную.
— Хильда и Джессика, как я рада вас видеть!
Мои гостьи поднялись со своих мест, чтобы по очереди поцеловать меня в щеку. Это были жены мужчин, работавших с Сомерсом в компании; нам приходилось вести утомительную игру, обмениваясь визитами, только потому, что наши мужья работали вместе.
— Вы уже лучше себя чувствуете, моя милая? — поинтересовалась Хильда, озабоченно поджав губы. — На прошлой неделе Сомерс говорил, что вам нездоровится. Нам так жаль, что вы не присутствовали на музыкальном вечере у Сойеров. Там было весело, хотя, конечно, Фредерик Джевитт довольно пискляво брал верхние ноты на виолончели.
— Со мной все в порядке, спасибо, — сказала я, пытаясь вспомнить день, когда Сойеры устраивали вечер, и все, что я о нем слышала. Сомерс больше не говорил со мной о светских приемах и предпочитал ходить туда один. Я знала, что он появлялся там, а затем вскоре уходил, мотивируя это моим плохим самочувствием, хотя на самом деле редко сразу же шел домой.
— Должна сказать, Линни, что я бы не возражала против болезни, если бы это только помогло мне похудеть. Как вам удается сохранять такую тонкую талию? Никакому корсету такое не под силу.