Линни: Во имя любви
Шрифт:
Я прикусила щеку. От этой недавно появившейся привычки на внутренней стороне моей щеки образовалось маленькое твердое уплотнение. Я кусала щеку, чтобы взять себя в руки и не сказать лишнего миссис Смолпис или вот в таких случаях, когда не знала, что ответить.
Шейкер вернулся к столу и, пододвинув лампу поближе, показал отрывок из книги, с которого мне следовало начать. Я принялась старательно его переписывать. Больше мы никогда не разговаривали на эту тему.
Глава тринадцатая
Как
Первую проведенную вместе со мной неделю она терпела мое присутствие, только когда я читала ей Библию. Однажды у миссис Смолпис выдался плохой день — она все время жаловалась на боль в суставах, а затем попыталась заставить меня раскаяться в грехах и признать свою нечестивость и то, что, по ее понятию, являлось похотливыми мыслями. Когда я упрямо отказалась, она ударила меня по рукам Библией, предсказывая мне смерть в одиночестве и бесконечные муки в аду. Она объяснила мне, что методизм [11] являлся естественной стадией ее морального развития и на нем до сих пор основываются ее интеллект и философские взгляды.
11
Методизм — одно из направлений в протестантизме.(Примеч.перев.)
Мне не стоило большого труда привыкнуть к таким настроениям миссис Смолпис, а когда однажды утром у нее снова случился припадок, я легко пришла ей на помощь, так же как это делал Шейкер.
Она решила, что я должна совершенствовать свои манеры и вести себя соответственно этикету, и вколачивала мне в голову правила, которых, по ее убеждению, обязана придерживаться приличная молодая леди.
— Если уж Шейкер позволил тебе остаться здесь — и ты, насколько я вижу, приняла его предложение, — значит, ты не должна больше ставить меня в неловкое положение. Конечно, ты никогда не сможешь до конца исправиться, — тут старуха испустила громкий вздох, показывая, что готова смириться с неудобствами. — Но я должна хотя бы попробовать. Посмотри только, как ты сидишь!
Я оглядела себя, одетую в старое платье миссис Смолпис, устроившуюся в углу дивана: я сидела, поставив локоть на подлокотник, положив при этом подбородок на ладонь и удобно вытянув скрещенные в щиколотках ноги.
— Сядь прямо, девочка. Руки должны быть сложены на коленях. Ноги сдвинуты. Когда ты сидишь так, как сейчас, ты похожа на неряху, которой на самом деле и являешься.
Я молча выпрямила спину, сложила руки и сдвинула ноги так, чтобы щиколотки соприкоснулись.
— Вот так уже лучше. Посидишь так час.
— Что?
— Не что, а прошу прощения, миссис Смолпис. Ты будешь сидеть так, пока не привыкнешь. Каждая молодая леди должна учиться этому еще с детства.
— К этому вообще невозможно привыкнуть.
—
— Меня не рожали в подвале, — сказала я. — И моя мать занималась моим воспитанием. Кроме того, я и сама научилась кое-каким манерам.
Но что бы я там ни думала по поводу собственных манер, странная миссис Смолпис думала только о приличном поведении, подобающем леди среднего класса.
Она фыркнула, подошла к книжной полке, взяла с нее две книги и положила их мне на колени. Одна из них называлась «Одежда и христианская мораль», а вторая — «Добродетели молодой леди».
— Когда останешься одна, почитай эту, о приличной одежде. Но я также рассчитываю, что ты будешь изучать по главе в день из книги об этикете. Начни с первой. Каждый вечер я буду проверять тебя, задавая вопросы о прочитанном. — Миссис Смолпис придирчиво осмотрела меня. Я оставалась в позе, которую она от меня требовала. — Ты должна отдавать себе отчет в том, что твое присутствие здесь значительно ограничило мое времяпрепровождение. Теперь я не могу пригласить к себе никого из дам моего круга, до тех пор пока не буду уверена, что ты меня не опозоришь.
— Я вас не опозорю, миссис Смолпис, — заверила я, стараясь, чтобы ярость, кипевшая в моей душе, никак не отразилась на моем голосе. — Могу вас в этом уверить.
По выражению ее лица было понятно, что она не верит ни одному моему слову.
— Поживем — увидим, — сказала старуха и вышла из комнаты, умудряясь даже в обвисшем бомбазиновом платье производить должное впечатление.
Когда она ушла, я снова приняла прежнюю расслабленную позу и начала лениво листать книги. Тем не менее я прислушивалась к каждому шороху, готовая снова выпрямиться, если миссис Смолпис вдруг решит вернуться.
Неохотно исполняя просьбу своего сына, миссис Смолпис отвела меня к своей швее и заказала для меня три платья. Все они были одинакового покроя — с закругленной горловиной и глухим воротом на пуговицах, юбка была широкой и присобранной на талии. Единственным украшением являлись обшитые тесьмой желтоватые воротнички с одной тусклой пуговкой и две узкие белые полоски тесьмы с вязаными пуговицами на рукавах. Ткань была прочной — уверена, что она не сносилась бы и за десять лет. Одно из платьев было коричневым, другое — серым, а третье — темно-синим. Они совсем не радовали покроем и унылым цветом, но я поблагодарила миссис Смолпис с фальшивым энтузиазмом.
Хотя она дала Мэри указание уложить мои волосы в строгую прическу, мне удалось убедить девочку сделать мне более свободную прическу, которая подходила бы для молодой женщины. Позже миссис Смолпис посмотрела на мои локоны, но ничего не сказала.
Когда я впервые отправилась на работу с Шейкером, мы сели в широкий наемный кабриолет, курсировавший между Эвертоном и Ливерпулем несколько раз в день. Упряжка из четырех лошадей позволяла надеяться на то, что поездка не займет много времени. Сидя бок о бок с другими пассажирами, я испытывала целую гамму чувств, от нервозности до смущения. Когда мы подъехали к центру Ливерпуля, я подумала, что ни одна из девушек, с которыми я прежде работала, не выйдет на улицу в такую рань. Но даже если бы мы действительно встретили одну из них, моя бывшая товарка вряд ли узнала бы меня в этой простой серой птичке, сидящей среди других уважаемых людей, которые торопятся на работу в конторы и магазины.