Лирей. Сердце волка
Шрифт:
Из трех сестер Андре выделял меня, и теплоты между сестрами это не добавляло… Но кого это волновало? Уж точно не нас с Андре.
Мы рыбачили, охотились, пели, плясали, играли в догони-поймай, найди эльфа, дурачка Петруччо, лазили по деревьям, скакали наперегонки, кстати, именно Андре научил меня уверенно держаться в седле.
Я прикрыла глаза, и по щекам заплясали солнечные зайчики, в воздухе запахло цветущим миндалем.
По залитой солнцем аллее сада бежит вприпрыжку девочка лет восьми в нарядном голубом платье. Над цветущим розовым
– Мама, мама! – кричу я.
Мама разогнулась и тыльной стороной ладони убрала рыжий локон со лба.
– Эя, – ласково говорит мама. – Ну на кого ты опять похожа.
Девочка с разбегу обнимает женщину в нежно-розовом платье, затем хватает за руки и кружит.
– Мамочка! Ты не представляешь! Андре лучше всех! Он самый лучший на свете!
Вокруг кружатся голубые, зеленые, розовые сполохи, мама очень любит цветы, а я ее, и сейчас, когда нашла ее в оранжерее, мне не терпится поделиться своим счастьем.
– Тише, Эя, тише! Ты совсем меня закружишь.
На щеках мамы играют озорные ямочки. Она такая красивая в лучах солнца, словно загадочная эльфийка из рассказов старой Пепы. Самая красивая из всех, кого я видела.
– Когда я вырасту, мы обязательно поженимся! Я хочу его, мама! Его, и больше никого!
– Лирей!
Мама остановилась, застыла как статуя, покраснела так, что, кажется, поднеси к ней сейчас свечку – загорится. Она смотрит не на меня, а на кого-то за моей спиной.
Судя по вытаращенным глазам, часто хлопающим ресницам, там…
Я медленно, как в кошмарном сне, оборачиваюсь…
Андре красив, как статуя в королевском саду. Белокурые локоны ниспадают на фиолетовую сутану, голубые глаза – само отражение неба, на устах мечтательная, как всегда, чуть снисходительная улыбка.
– Мамочки, – прошептали мои губы, и я поспешно закрыла рот рукой. – Нет! Нет, только не это…
Я развернулась и понеслась прочь.
– Лирей! – раздался вслед мамин голос.
– Оставьте ее, леди Ньюэйгрин, Эя чиста и невинна, как и любое дитя в ее годы…
Я спряталась тогда в лабиринте живой изгороди. Упав на колени, уронила в ладони лицо и рыдала, рыдала, пока не уснула. Слуги нашли меня спящей и отнесли в мои покои.
Андре уехал в тот же день. Его каникулы закончились, и он уехал к своей мечте. Все детство он намеревался посвятить себя служению Богине.
Вернулся он через полгода, когда с папой случилось это. Я тогда старалась не отходить от мамы, которая внезапно высохла, словно утратила жизненный сок, а взгляд ее остановился. Я боялась оставаться с ней наедине и одновременно боялась уйти.
Андре приехал, и я так много раз представляла эту встречу… как я буду сгорать от стыда, а он, как всегда, немного покровительственно улыбаться и рассказывать о Богине и святых девах. Но когда встреча случилась, все было иначе.
Едва заметив, как к замку приближается одинокий всадник в черном плаще, из-под которого виднеется фиолетовая сутана, я, роняя башмаки, побежала вниз и бежала навстречу, задыхаясь, когда он на ходу спрыгнул с коня и тоже устремился ко мне.
С размаха обняла его, уткнувшись в сутану, вдохнула знакомый запах ладана, свечей, благовоний и громко, впервые с момента гибели отца, надрывно заплакала.
Андре гладил меня по спутанным волосам, прижимая к себе, и бормотал:
– Эя… Моя маленькая Эя, любимая моя крошка, теперь все будет хорошо, теперь я с тобой. С тобой, Эя…
Он прожил в замке месяц, и я отчетливо понимала, что мы просто не справились бы без него.
Даже сестры это понимали. Но вели себя по-дурацки. Если раньше они фыркали и делали вид, что не очень-то и добивались внимания Андре, то теперь без конца шушукались, переглядывались, даже просили их исповедовать. В исповеди им с недоумением было отказано, ведь Андре не имел сана, но к долгим душеспасительным беседам сестры готовились, как на бал. Как-то я услышала, что Виталина сетовала на траур, мол, не может надеть красное платье, которое просто «чудо как идет ей». Я тогда дернула ее за волосы и пообещала, что расскажу маме, а Виталина назвала меня чудовищем и туземкой. Маме я, конечно, ничего не рассказала, но в тот же вечер мама сама не допустила Виталину к ужину, развернув и отправив умываться прямо в дверях. Сестра подвела алой краской губы и нарумянила щеки.
Его не было четыре года…
– Ваша вода, мисс Лирей. Вы побледнели. Вам плохо?
– Нет, Мила. Мне просто не хватает свежего воздуха. Открой пошире окно, сейчас пройдет.
Мила скрипнула зубами и, открывая окно, помянула Виталину нехорошим словом, но я сделала вид, что не услышала.
И вот он приехал. Он прямо сейчас здесь.
Богиня!
– Мила, – позвала я камеристку. – Скажи, Андре… То есть герцог де Шеврез… Он что же, вот так, без предупреждения приехал?
Мила замерла посреди комнаты, гневно уперев руки в бока.
– Это как же без предупреждения, мисс Эя? Да ваша сестра вчера от него голубя получила и сразу в печку, но бумага-то церковная, магическая, поэтому и не горит! А к тому же адресован голубь вам! Виталина его спрятала куда-то, а нам всем велела молчать. Думаете, меня так просто на кухню перевели?
Вот как!
Ну, Виталина! Ну, лисица! А ведь я почти поверила тому, что сестра выпустила меня из башни, потому что простила. Как бы не так! Даже если бы я не пришла к ней, меня бы все равно выпустили, иначе как бы она объяснила Андре мое отсутствие?
А тут так кстати пришлось мое раскаяние – Виталина просто играла свою роль, делала вид, что забыла все, что было между нами.
Стоп! Значит, не факт, что, когда Андре покинет замок, я снова не окажусь в башне! Проклятье!
В дверь постучали.
Дождавшись приглашения войти, Нэн сообщила, что меня ожидают к столу. Только меня, это она особо подчеркнула и, бросив недовольный взгляд на Милу, вышла.
Я окинула взглядом свое отражение в зеркале и поморщилась. Действительно, бледная как смерть, из-за этого гадкого оттенка синего такое ощущение, что под глазами круги. Гладко причесанные волосы делают меня похожей на святую Иулию или любую другую праведницу. В общем, Виталине должно понравиться.