Лирика разных лет

Гроссман Марк Соломонович

Северяне

Я сидел с блажной душою В ресторане, у огня. Потянуло черемшою От соседки на меня. Я вкогтился в ту старуху, Я сказал: — В ином краю По обличью и по духу Сибирячку узнаю. Не извольте думать худо, Коли некуда спешить, Разрешите это блюдо Вам покорно предложить. Может, выпьете чуточек? — Выпью. Доброе вино. И глотал я говорочек Все на «о» да все на «о». В этой хмари папиросной О бокал звенел бокал, И уже шумели сосны, И шугой кружил Байкал. И смотря на эту небыль Сквозь видения и дым, Чуб Медведицы на небе Низко кланялся своим. Новый Афон, 1968

Чертишь, чертишь знаки на бумаге

Чертишь,

чертишь знаки на бумаге Что-то впрямь творение тощо… Миллион стихов на Кара-Даге После нас отыщется еще. Обживая дальние планеты И тоскуя на своем посту, Будут тыщелетьями поэты Выплавлять вот эту красоту, — Эту вот — зеленую, незлую, В черных всплесках донного огня, Эту — одесную и ошуюю — Навеки вошедшую в меня. Время перемелет наши кости, Дань отдавши нашей маете. Все равно — захаживайте в гости К этой окаянной красоте! Кара-Даг, 1967

Был бы ярый я, как когда-то

Был бы ярый я, как когда-то Да улыбчиво-молодой, Я б весь век собирал агаты У Конь-пряника под водой. Я б дарил их больным и сирым, Как тепло оставлял в руке. И ходила б молва над миром О неслыханном чудаке. О каком-то бродяге нищем (Может, он с кошельком тугим?), О мальчишке, который ищет И, найдя, отдает другим. Не чурался б я этих качеств, Не страшился бы славы той. …Очень мало в мире чудачеств, Порождаемых добротой. Крым, 1967

Ночь беззвездная такая

Ночь беззвездная такая… Никого… Хоть волком пой. И луна летит нагая Над унылою тропой. И гудит пчелиным гудом То ли фен, а то ли бриз, И торчит заморским чудом Над скалою кипарис. Славно думается ночью О хорошем ли, плохом, Видишь прошлое воочью, Душу мучаешь стихом, Сеешь хлеб и пенишь реки, У огня — долой с коня. Все мы — люди-человеки, Все мы, значится, родня. Я треплю остатки чуба, Постигаю тайны суть: Ты меня обманешь, Люба, Да себя не обмануть. С Кара-Дага дует горыч… Ну, чего друг друга злить? Что ж, как видно, эту горечь Только горькой и залить. На луне вон пятна тлеют… Я сказал себе давно: — Чем ты чище и светлее, Тем заметнее пятно. Холодок ползет по коже. Мне, поверь, не до обид. Никого зажечь не может Тот, который не горит. Одного заест тоска ведь, Да и к горю моему Мне тебя не облукавить — Не умею… И к чему? Лучше бросить все вопросы, Обо всем забыть вокруг, Кроме доброй папиросы, И себя заверить вдруг, Что во тьме уральской ночи У речного бережка Мне, как прежде, светят очи. Очи милого дружка. Крым, 1966

Горит звезда над миром старым

Горит звезда над миром старым, Как светлячок в ином стогу. И ходят пары… ходят пары На затененном берегу. А море пенится у борта, А из трубы — огонь угля, Как рассеченная аорта На черном теле корабля. Я между бочек затесался, Летит не в уши — в душу мне «Ура!» свирепого десанта В свинцовом свисте и огне. И память вновь былое тащит… Не зря легли они, не зря, В бушлатах, в робах немудрящих На белых льдинах декабря. Братки… Погодки… Еле-еле Держу себя, чтоб не навзрыд… Последний кубрик Коктебеля Для вас мотыгами отрыт. В железных скалах у причала Навек вас принял мезозой, И четверть века отзвучала Над вами бризом и грозой. …Пылают зори, как пожары, И я забыть их не могу. И молчаливо ходят пары На затененном берегу. 1967

На жарком юге в горы бегаем

На жарком юге в горы бегаем, Глазами нежим пыльный лес, И на лужайке лошадь пегая — Для нас — немалый интерес. Почти что молимся мы истово Вам, минеральные ключи, И сердолики с аметистами Нам часто чудятся в ночи. А дома, дома — детка-сосенка Сгребает в лапы облака, И вдруг показывает просека Медведей бурые бока. И лось проносится, не мешкая, В таежных марях то и знай, И нянчит ангелов с усмешкою Под самым небом Таганай. В горах, за синими урманами, На легких крыльях снегиря, К

заре над домнами и станами Спешит озерная заря. Ну, что ж, что место наше вьюжное, Что наши гнейсы — не коралл. Мы летом тянем в море южное, А вы — гребитесь на Урал. Он вам покажет силу пламени. Когда дутье гудит в печи, Он вам подаст в ладонях каменных Свои подземные ключи. Гостям он рад. Не пожалеете… Возьмете сказки у старух. И вам сыграет на жалеечке Про ночи Севера пастух. 1966

Память о родной стороне

Разгулялась непогода, И упрямы, как волы, Тащат тушу парохода Моря бурые валы. И бегут ручьи по тропам, И земля к исходу дня, Та, что в зависть всем Европам, Раскисает, как квашня. Где ты, стынь иного края? Холодок сухой, без зла? Ах, сторонушка родная, Ты теперь белым-бела! Лишь в очах да в небе просинь, Да еще в озерах гор. Вся из елочек и сосен, Вечно диво и простор! Побережьем именитым Я брожу. А дальний край Тянет душу, как магнитом. Хоть ложись и помирай! Берег Черного моря, 1967

Я лежу у форштевня, на баке

Я лежу у форштевня, на баке, И читаю глубин полумрак, Где вгрызаются грузные раки В погребенье железных коряг. Слышу каперов хриплые крики, Свист мистраля, что бьет в такелаж. И летят каравеллы и бриги На безжалостный свой абордаж. И корма исчезает под пеной, Как дракон, оседает на дно. Это славно, что смертью отменной Нам из жизни убраться дано. Не в пуху подлокотных подушек, В бормотанье попов и тоски, — Умираем, походные души, Как и прожили век — по-мужски: Чтобы сердце сжигали пожары, В жилах сущего пенилась вновь Неуемная кровь Че Геварры, Раскаленная Дундича кровь, Чтоб волна закипала у лага, И заря у продымленных рей Пламенела разливами флага Над соленою синью морей! Марсель, 1971

Я на судах заморских плавал

Я на судах заморских плавал, По авеню и рю бродил. Вертелись вывески, как дьявол. Глушили уши, как тротил. От губ лиловых и от челок Томило, будто в кабаке, От ваших уличных девчонок С дымком тоскливым в кулаке. Луна в чужих горах сгорала, В обвалах облачной шуги, И звезды были, как жарки, Как очи батюшки Урала Из-под густых бровей тайги. …Торчу на вашем перекрестке, А все иная синь видна, И одинокие березки, И рядом женщина одна, — Огнеопасна, как береста, — Зажги — и душу раскали. …И ждать непросто. Жить непросто От нашей Родины вдали! Монте-Карло, 1971

Мадонна

Заунывно, как цыгане У ночного каганца, Тянут песенку цикады Без начала и конца. Звезды в море смотрят сонно. Тихо молится в тоске Синеглазая мадонна На желтеющем песке. Худощава, как ребенок. За кого ее мольба? За матросов погребенных? За господнего раба, Что мерещится ночами. Чуть заметный, как опал, Что уехал без венчанья, Посулился — и пропал? Перекрестится, поплачет, Выжмет бедное белье. Вседержитель вдов и прачек Смотрит немо на нее. Подойду и молвлю: — Здрасте… Руку женщине подам. — Пожелать позвольте счастья, Благоденствия, мадам. Я и сам бродяжил много. И, не веря в небеса, За меня молили бога Тоже синие глаза. И меня секло песками, И мутило без дорог, И меня шторма таскали Вдоль бортов и поперек. Не выклянчивая милость, Коченел и я на льду, И в окопах доводилось Видеть всякую беду. Уходил и я от смерти, С губ стирал не пот, а соль, Оттого, прошу, поверьте, Понимаю вашу боль. Над волной луна в зените Льет сияние судам. Не назвался, извините, — Из России я, мадам. По любви и я страдаю, Снится отчее жилье. Все, кто кормится трудами, Чтят Отечество мое. С ним горел в огне пожарищ, Промерзал насквозь, как наст. Скажет женщина: — Товарищ… Руку мокрую подаст. …Звезды в море смотрят сонно. Тихо молится в тоске Синеглазая мадонна На желтеющем песке. Ницца