Лирика

Аргези Тудор

ОБИДА

Девушка, не в мраморе паросском, Не в граните вековечных скал — Я в земле румынской отыскал Твое тело, пахнущее воском. Я нашел тебя в прохладной глине, В рыжем крутояре над рекой, И размял умелою рукой То, что примет образ твой отныне. Для зрачков я взял цветы вербены, Для бровей — пионов лепестки, Для ресниц — колючие ростки Трав, обрызганных соленой пеной. Вдохновляясь амфорой античной, Стан лепил я, чудо красоты, Замедляя жаркие персты На окружьях груди эластичной. Не мечтая о большом, о многом, Я одним желаньем был томим, Чтобы стала трепетом твоим Сладость мук, дарованных мне богом. Девушка, хоть мы теперь едины, Но тебя навек я потерял. Почему, когда тебя ваял, Для горшков я не оставил глины?

ОСЕНЬ

Опять пустынным парком бредем мы, как бывало, Охапки листьев осень в аллеях разбросала. У старого фонтана, где ангел поднял чашу, Садимся молчаливо мы на скамейку нашу. Рука ее тихонько скользнула мне на плечи, Но сердце бьется ровно, ему ответить нечем. Уйдя

в себя, на ощупь, как музыкант незрячий, Напев найти хочу я, что навсегда утрачен. Глаза ее глазами хотел бы приласкать я, Но взгляд не оторвется от легких складок платья; Хочу погладить пальцы — трепещущие птицы,— Но не дано и в четверть моим желаньям сбыться. Кровавых тучек стадо закат сгоняет ранний… В глазах ее сверкнули слезинки пониманья. Обнять бы, поцелуем ее утешить, что ли… Но с плеч покатых руки упали против воли. А мне ведь так хотелось, как прежде, в час заката, Губам любимым лоб свой подставить виновато И снова вызвать к жизни, хоть на одно мгновенье, Лугов росистых свежесть и вешних вод бурленье! Но вот и ночь: желанной она была когда-то,— Теперь луна и звезды истерты и помяты, Как старое оружье, что над тахтой моею… И молча, как чужие, уходим прочь мы с нею.

МЕЖ ДВУХ НОЧЕЙ

В земле сырой жилище я выкопал лопатой. И только дождь снаружи. Лишь ветер бесноватый. Жилье себе я вырыл в подземной черной стуже. Лишь ветер бесноватый, и только дождь снаружи. Из хмурой ямы землю я выбросил в окно. За синею завесой в земле совсем черно. Земля у темных окоп, а если пригляжусь,— Вершину мира вижу, где плачет Иисус. Я долго прорывался, упорно, без конца — Сквозь каменные мощи небесного Отца. Сквозь все тысячелетья спустился я с вершины, И стал внезапно страшен в земле приют пустынный. Я вновь хотел подняться, преграды превозмочь… Звезда сияла в небе. Чернела в небе ночь.

НАДПИСЬ НА ДВЕРИ

Когда уходишь, — пусть, как блеск кольца, Твой добрый рок все время будет справа. Но помни: колебанье, страх — отрава. Шагай сквозь бури. Бейся до конца. Когда приходишь, — радуй, смейся, пой. А горе не вноси, брось на пороге. Здесь — твой народ. К нему твои дороги. Да будет светел дом священный твой!

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Познать, преодолеть осталось так немного, Пути сближаются, ты только приглядись,— Тропинки, просеки и темная дорога, Как спицы в колесе крушащемся, слились. Такой же аромат вдыхали мы когда-то. Цветы минувшего, сияя, расцвели. Уже редеет мгла, и чуть зеленоватый, Прозрачный неба край виднеется вдали. Но что же впереди? Ужель покой пустыни? И это наша цель, к которой мы придем? Путь долгий позади. Над нами купол синий, И ширь зеленая раскинулась кругом. Вот постоялый двор, — он манит и тревожит, Там пенье и вино, там полог и кровать… В волнах волос твоих потонем мы, быть может, И будем на огне томительном сгорать. Нет, время растоптав, скорей промчимся мимо, Нет, только в вечности наш завершится путь. Храни свой поцелуй, чтоб в миг неотвратимый Его волшебный яд земле сполна вернуть.

ПРОКЛЯТИЯ

По нивам, по зарослям едкой цикуты Они доползли до опушки лесной. Они доползли в роковые минуты, Когда все вокруг озарилось луной. Вот голос их сердца, подслушанный мной. Пускай превратятся в руины, в огнища Хоромы и храмы, сады и кладбища. Пускай города превратятся в пустыню, Покроются солью и горькой полынью. Пусть море иссякнет и высохнут реки, Пусть солнце над вами погаснет навеки, Чтоб зори померкли, чтоб звезды ослепли, Чтоб ветер безумствовал в гари и пепле. Пусть тучи растают, и дождь не прольется, И желчью нальются пруды и колодцы. Пусть вороны вьются голодной оравой Над падалью вашей оплеванной славы. Пусть в золоте, спрятанном в тайные ниши, Плодятся мокрицы и жадные мыши. Пусть черви и моль пожирают, жирея, И мантии ваши, и ваши ливреи. Пусть плесенью и паутиною липкой Покроются струны гитары и скрипки. Сдыхайте не сразу, пусть ваша хвороба Мучительно долго влачит вас до гроба, Чтоб вы, не избегнув заслуженной дани, Испили до капли всю чашу страданий. Пусть время вас хлещет свинцовою плетью, Пусть кажется час вам длиннее столетья. Пусть волны немыслимо долгих мгновений Пронзят ваше сердце, застывшее в лени, И, сами на грани стремительных странствий, Рассеются в вечности, сгинут в пространстве. Пусть голод вас крючит и жажда вас мучит, Пускай ваш язык изъязвит и распучит, Чтоб, выпав из глотки тяжелою плахой, Искал он плевок среди пепла и праха. Пусть будет, когда не найти ни росинки, Питьем вам моча из копытной тропинки. Пусть каждая слива, спаленная зноем, Во рту растечется не соком, а гноем. Пусть небо низринется бомбами града И гонит вас по полю, гонит, как стадо. Пусть камни рассыплются в щебень, в осколки И в тело вонзятся вам, словно иголки. Кто ж рухнет на землю, покоя моля, Пусть дрожью дрожит под проклятым земля. Тебя ж, покровитель злодеев и выжиг, Кляну, чтоб ты гнил, начиная с лодыжек, Чтоб мозг твой разросся, а жирное тело В пуховых перинах стократ растолстело, Чтоб ноги и брюхо слились воедино, Чтоб весь ты расплылся, как жидкая глина. Пусть каждый сустав твой, охвачен гангреной, Терзает и жжет тебя попеременно. Пусть левый твой глаз, превратившийся в точку, Моргает, не видя сквозь тьмы оболочку. А правый пусть вылезет вон из орбиты, Огромный, недвижный, безумно раскрытый. Пусть ярость тебя и трясет и корежит, Но вырваться словом из горла не сможет. Ори, надрывайся, неистовствуй, чтобы На землю упасть, задохнувшись от злобы. Тебе я желаю, изнеженной твари, Чтоб спал ты в бреду, пробуждался в кошмаре. Чтоб в печень впивались каленые пилы, В носу твоем пело, а в ухе вопило. Чтоб зубы полопались с треском и громом, И пища застряла в кишечнике комом, И каждый твой вздох превратился в зловонье, Чтоб люди бежали, шарахались кони. Чтоб все твое тело покрылось горбами, Чтоб мерзкий язык твой повис меж зубами. Чтоб язва на язву и чирей на чирей Садились на шее и кровоточили. Чтоб мозг иссушила бессильная похоть, Чтоб сил не хватало ни ахать, ни охать. Пусть мертвые встанут, пусть грозной толпою С шипеньем и лязгом летят за тобою И к праведной мести зовут в исступленье За войны, за казни, за все преступленья.

МУЧИТЕЛЬНАЯ НОЧЬ

Густого мрака тяжелый хаос. Стучится кто-то, иль показалось, Иль шорох листьев смутил меня? Кто там, без свечки, луны, огня, Прорваться хочет сквозь полог мглы И натыкается на стволы? Кто там блуждает, листвой шурша, Как неприкаянная душа? Зачем забрел ты в пустынный край? Зачем скитаешься? Отвечай. Быть может, мама, вернулась ты Из тьмы загробной и духоты? В могиле холодно, невтерпеж… Но здесь минувшего не найдешь. Все за тобою из жизни прочь Ушли навеки в слепую ночь. Все оборвалось и унеслось. Нет и Гривея, погиб и пес… Деревья тутовые, чабрец — Погибли тоже. Всему конец. Нигде ни ласточки, ни стрижа. Наш тополь стройный покрыла ржа. Нет в ульях пчел, И сад отцвел, Истлел и погреб, и двор, и дом… — Эй, кто блуждает в саду пустом? Как призрак в сказке, прозрачен, нем, Чего ты ищешь, пришел зачем? Уже, наверное, двадцать лет, Как здесь безлюдье и жизни нет. Кругом булыжник, песок, трава. И умер колокол, дверь мертва, Ворота умерли, стены, вход, И номер мертвый у тех ворот… А тот, что бродит теперь впотьмах,— Едва ли в этих бывал краях. Теперь, быть может, сквозь ночь и тьму Мои раздумья видны ему. — Эй, кто ты, странник в одежде темной, Такой потерянный и бездомный? Зачем, тревожа ночную тишь, Ты в дверь и в стену опять стучишь? Твой стук мне раны разбередил… — Томлюсь от жажды. Лишаюсь сил. Язык, как пепел, сухой, шершавый. Вот кровь — источник нетленной славы, Вот манна, ставшая благодатью… Сбежал с креста я, сбежал с распятья, Но в мире стужа и мрак сырой. Я так измучен — впусти, укрой…

ГОРЯЧКА

Наша девочка родная Третий день лежит больная: В ногу ей впилась колючка, Ядовитая да злая. Не тебе ли это, дочка, Надевать велел я строго Туфли с золотым носочком? Не просил ли, ради бога, Навсегда забыть дорогу К старой башне, где крапива? Не учил ли, чтоб шептала Заклинанья торопливо Перед каждою дорожкой, Чтобы по саду гуляла, Чуть земли касаясь ножкой? Не тебя ль молил я слезно Донник желтый класть в чулочки, Обольщать улыбкой звездной Все колдобины и кочки? Не тебе ль шептал всегда я: «Будь сродни цветам небесным, Воспари над миром тесным, Век свой в небе изживая»? Не твердил ли каждый день я Трижды эти наставленья? Дочь лежит в недужных грезах, Поводя глазами сонно, Разметавшись, словно роза На подносе золоченом. Сотворить бы тельце это Недоступным для страданий Из весеннего рассвета, Из багрянца зорьки ранней! Оборвав цветок кувшинки, Веки выкроить для дочки, Вместо глаз вложить росинки, По рубину вделать в щечки. Грудки — два дрозденка хрупких — Схоронить от наговора В перламутровых скорлупках… Подглядеть бы мне, как в чаще Солнце ткет свои узоры, Как бежит поток журчащий; Мне б подслушать, как весною Прорастает злак пшеницы, Как большой незримой птицей Реет ветер над землею! Мне б соткать из тех открытий Дочь на удивленье миру, А взамен души вложить ей Обнаженную секиру! Если ж вдуматься немного — Будь как есть, моя отрада: Обдирайся в кровь дорогой, Ушибайся — так и надо!

В ПРЯТКИ

Милые мои, однажды мы сыграем С вами в странную игру. Это будет февралем иль маем — Только обязательно сыграем На закате или поутру. Люди старые игрой старинной Забавляются с детьми, как ты. В ней и слуги и хозяева едины, Все справляются с игрой старинной — Птицы, и собаки, и цветы. За столом широким мы семьей большою Любим весело собраться в круг, Преданы друг другу всей душою. Но настанет день — не шевельнешь рукою, Онемеют ноги, а в глазах — испуг. Словно дуновенье, той игры начало. Я смеяться буду в тишине. Я на землю лягу, как не раз бывало, И, возможно, буду я молчать устало, Под зеленым деревом лежа на спине. Так играли и в Писании священном. Так играл господь Иисус Христос. И святые, исстрадавшись телом бренным, Завершали ту игру смиренно, Без сопротивления и слез. Не печальтесь о моей кончине. Пусть меня куда-то унесли вчера, Пусть меня похоронили в рыхлой глине, Будто не было меня в помине… Смертью начинается игра. Не горюйте: ждите вы меня живого, Лазарь, вы ведь помните, воскрес… Не случилось ничего такого, Что необычайно было бы иль ново. Ваш отец бесследно не исчез. Все обдумал он перед уходом, Вам амбары отказал и скот, Хату вам оставил с огородом, Чтобы вы безбедно жили год за годом, Никогда не ведали забот. Все воскреснут. В зной или в морозы — Все вернутся к детям одним прекрасным днем И к жене, что тихо утирает слезы, Луг увидят снова, где пасутся козы. Все войдут хозяевами в дом. Вы живете в мире да совете. Пусть вас радость не покинет до седин. Что же делать, так заведено на свете,— Поначалу, дорогие дети, Месяц без отца пройдет один. День за днем вы не получите привета. Больше ваш отец не приходит в дом. Видно, не хватает сил на это, Трудно ему стало с того света Ковылять к себе домой пешком. Вот уже хозяева вы сами, Вы большие, вы ученые теперь. Мать все так же долгими часами Над рубахами сидит и над носками, Но отец ваш больше не стучится в дверь. Да, птенцы мои, гнездо мое родное, В хитрую игру сыграть придется всем. Пятеро в нее играют, двое, трое, Не оставит никого в покое, Провались она, проклятая, совсем!

НАДПИСЬ

Кричал в лицо мне поток могучий, Упрям и зол: «Ступай за мною!» — Но я не шел. Шептал мне ветер, клубящий тучи Над скукой сел: «Ступай за мною!» — Но я не шел. А в поднебесье, отваги полный, Парил орел. «Ступай за мною!» — Я зов услышал — и не пошел. Река на запад умчала волны За лес, за дол… Исчезли ветры, орлы и звезды, А я остался, я не пошел.