Лирика
Шрифт:
хокку, бонсаи, кимоно, икебана, татами,
гейш, камикадзе, хентай, годзилл и просто японцев
– самый обычный российский (когда-то — советский)
раздавленный девушкой Катей во время уборки
и мужем ее превращенный в шедевр постмодернизма
клоп.
Я пуля, ты мой солдат
Я пуля,
я дура,
и вряд ли уже поумнею.
Да надо ли?..
Ведь
я делаю хорошо.
Я пуля, ты - мой солдат,
я стану твоей навеки,
я верная,
мы будем вместе,
умерев в один день...
Умерев.
Ведь то, что ты называешь сердцем, -
это мой ад,
ведь это МНЕ
холод и вечность,
А тебе - только боль,
которая
скоро пройдет...
Готов?..
Давай, мой хороший:
по грязи,
по ветру,
по кронам деревьев -
на взлет...
«I love u» virus
ось моей головы
повисла
и машет дровами
и бьется о камень
в попытке нащупать ядро;
насилую клаву,
но демоны все передохли,
и дело не в матери,
дело, похоже, - в тебе.
ты — вирус,
пробравшийся
в LAN моего одиночества;
ты скрипт
отключивший мой файервол,
ты сносишь дрова,
форматишь винты,
ты внедряешься в BIOS...
и, падая в BSOD,
я сдаюсь -
нажимаю
RESET.
Погас огонь свечи...
Погас огонь свечи, неведомо кому
Зажженный на полу в пустынно-гулком храме,
Где ангелы глядят незрячими глазами,
Молитвы вознося безумству моему.
Разбив оковы дня, я падаю во тьму
Под бой колоколов над вставшими часами.
Исусовых перстов дрожащими губами
Коснусь ли, хоть на миг не изменив Ему?
От боли застонав, паду на пепелище,
Сожгу углями грудь я, венценосный нищий,
Я, судьбы трех миров бросающий во прах.
Иль это только сон, неузнанный в тумане,
А я - всего лишь шут в дешевом балагане,
В улыбке бледных губ скрывающий свой страх?..
А небу и невдомек
Небу невдомек,
что уже полмесяца как пришла весна.
Простуженно кашляя,
небо бросается в город снегом,
липким холодным снегом,
а ветер,
этот промозглый,
гудящий,
по-зимнему мрачный ветер
подхватывает
и куда-то уносит вечер,
во мглу запелёнатый вечер,
оставляя на сердце ночь,
с которой сердцу не справиться,
которая сердцу невмочь.
И сердце,
не выдержав холода,
тоскливого ледяного холода,
впадает в анабиоз,
медленно замерзает...
вздрагивает и замирает...
И, кажется, умирает...
А небу и невдомек,
что уже полмесяца как пришла весна.
Аделаида
Аделаида...
Как шорох и плеск океана.
Как звон колокольчика на пагоде.
Как скрип колеса вечности.
Как шепоток тишины.
Аделаидой назвал я
вон ту звезду на востоке.
И меня не скребет,
как ее называют другие -
Вега, Венера иль, может быть, Альдебаран.
Теперь это — Аделаида,
и это - МОЯ звезда.
Замороженными зимними вечерами
я буду сидеть у окна
и смотреть на мое сокровище.
Я буду слушать как шуршит о песок
шершавый язык океана;
как звенит колокольчик на пагоде
в заснеженном Жикацзэ;
как скрипит колесо вечности,
отсчитывая прожитые кем-то жизни;
как шепчет мне тишина:
Аделаида...
Бычок
«Идет бычок, качается...»
А. Барто
Бедолага бычок, он по досточке шел и качался,
Мерно жвачку жевал, думал тяжкую думу свою.
Нет такого пути, что когда-нибудь, вдруг, не кончался,
Нет такого бычка, чтоб однажды не встал на краю.
Он искал смысла жизни и жаждал, быть может, падения.
А быть может, он взлета в падении этом искал.
А вокруг тишина рассыпалась, как чьи-то виденья,
И таила судьба свой жестокий звериный оскал.
На последнем шагу, замерев в ожидании чуда,
Взором матовым горестно всю свою жизнь пролистав,
Он шагнул в никуда, а быть может - ушел ниоткуда,
Став печальною притчей иль чьей-то надеждою став.
Ах не знал горемыка, с какою доской он связался!
Позабыл, что у всякой дороги, всегда два конца...
Плакал кто-то в хлеву... Кто-то злобно на кухне смеялся...
И звенели ножи. И в желудках стучали сердца.