Лис. Сказания Приграничья
Шрифт:
— Когда-нибудь ты не сдержишься, — спокойно проговорил шаман. Диалог повторялся каждый раз, но позволял Вандеру восстановить потерянные в обряде нервы и эмоции. Шаман хорошо знал свою роль и продолжил. — Но это будет не скоро. Ни один вождь до тебя не терпел так долго.
— Мы звери. Нам нужно только одно, — покачал головой Вандер. Грудь вождя тяжело вздымалась, ладони так и были сжаты в кулак.
— Смысл обряда — показать силу Алому безумию. Сила — это напор и сдержанность. В этот раз существо поняло, что ты можешь сдерживать свое естество, потому что служишь высшей цели. Это доказательство
— Но сейчас наша цель — не деревни, где можно разжиться свежим мясом, — медленно проговорил Вандер.
— Ты смог сдержаться. Не набросился на девчонку. Доказал, что ты не просто кочевник. Ты — вождь кочевников. Вождь, готовый идти против собственного естества ради силы и могущества своего народа. Алое безумие на твоей стороне, — кивнул шаман.
— Наша цель — не мясо, — повторил Вандер, словно не слыша шамана. Повторил, с каждым словом выпрямляясь, выпячивая грудь. Позвонки гулко хрустнули. — Наша цель — Приграничье.
— Быстрее, свиньи! Быстрее, нам нужно продержаться! — заорал стражник с взъерошенными волосами и щелкнул кнутом. Один из трех вместо почти сотни, которые в спокойное время командовали рабами. Остальные воины примеряли боевые доспехи, спешно разбирали оружие, сваленное в кучу около пыхтящей кузни.
Я дернулся, вдохнул, сжав зубы, сдерживая вырывающийся из груди стон. Кэттон с сомнением посмотрел на меня, но бросил в тележку еще один меч. Все, хватит.
Вдох, выдох. Рывок вперед. Натужно скрипя, деревянные колеса покатились по влажной земле, проваливаясь в грязь. Я опустил голову, стараясь выбросить из головы мысли и сосредоточиться на тележке. Кажется, сваленные доспехи и оружие, которые рабы переносили из складов в наружу, весили как двое меня.
— Эту довози и хватит! Помогай прятать сено! — крикнул стражник, добавил мне хлест кнутом в спину и пошел прочь. Я выругался сквозь плотно сомкнутые зубы и толкнул тележку. Еще пару метров и можно вздохнуть.
Бицепсы горели, на руках вспучились вены, готовые лопнуть от невероятного напряжения. Рывок, повалить вбок. Оружие и доспехи, гремя, высыпались в общую кучу. Из офицерского шатра выбежала группа стражников, расхватала клинки.
Пока мы, рабы, тащили груз, они выслушивали последние приказания от командиров. Я отогнал мысль о том, что проще им было толпой пробежать те две сотни метров, что я вез повозку. Быстрее обернулись бы. Неважно, это армия. Тем более, армия неприятеля. Такие ошибки в моих интересах.
Я облокотился о поваленную тележку, часто задышал, восстанавливая дыхание, насыщаясь кислородом. Головокружение прошло, цветные блики, появившиеся от натуги, пропали. Я порыскал взглядом. А вот и Кэттон — в компании еще трех рабов он, словно тяговая лошадь, шел впереди повозки, привязанный к ней переброшенным через плечо канатом.
Горящая стрела была предупреждением. Лучники Ольстерров ответили залпом, но по ругани Сеттерика я понял, что их снаряды не достигли цели. Уже вооруженные стражники столпились около ворот, офицеры метались между ними, пытаясь организовать хоть какой-то порядок.
Я усмехнулся — разжирели на казенных харчах надсмотрщики. Схватка еще не началась, а уже паника и суета. Хотя кто знает, может, так и должно быть — весь мой опыт о сражениях в средневековье заканчивался просмотром фильмов да парой выездов на реконструкторские фестивали.
— Берегись! Залп! — послышался крик лучников, засевших на смотровых башнях. В деревушке забегали, стараясь найти укрытие. Я решил не отставать, бросился к Кэттону и оттащил его ближе к кузне. Поднятые по тревоге кузнецы, работающие в четыре руки на заточке мечей, пробурчали злобно что-то невнятное, но мешать не стали. Мы спрятались под навес.
Солнце уже проиграло битву, деревушка освещалась лишь несколькими факелами. Небо из голубого стало иссиня-черным, закрытом тучами. Но на мгновение показалось, что солнце вдруг решило вновь взойти, объявляя начало дня — от горизонта поднялась широкая линия, светящаяся теплым пламенем.
Горящие стрелы на секунду замерли над головой сотней ослепляющих бликов. И тут же рухнули огненным дождем на деревню. Раздались крики боли, смешанные с яростью. Часть стражников, сраженных стрелами, вспыхнули и принялись кататься по земле, пытаясь сбить огонь. Они попадали под ноги соратникам, те падали, вышла куча мала. Офицеры надрывали глотки, пытаясь восстановить порядок. В нос ударил запах паленой кожи.
— Откройте ворота, отдайте оружие, и мы не тронем вас! Нам нужны не жизни, а руда! Мы заберем руду и рабов, а людям оставим жизнь! — зазвучал в небе грозный голос. Словно усиленный сотней рупоров, он окутал деревню.
— Что происходит? Кочевники — не убивающие, а грабящие? Кочевники, пытающиеся договориться, — покачал головой Кэттон. Судя по виду, приятель был ошарашен.
— Что удивительного в кочевниках-грабителях? — закашлявшись, спросил я. Дым от горящих стрел укутал всю деревню. Глаза щипало, легкие горели от нехватки кислорода. Главное оружие средневековья — огонь.
Мой вопрос остался без ответа. Обернувшись от разглядывания горящих стражников, я заметил Кэттона, который, согнувшись, пытался отдышаться.
— Ты живой? Эй! — завопил я, схватив товарища за плечи.
— В нор-кха-кха-ме, — пробормотал Кэттон, отвлекаясь на кашель. — Дым…
Стражники, собравшиеся у ворот под прикрытием навесов и щитов, галдели, потрясали мечами на головой, подбадривая себя и стоящих рядом. Мимо проскакал Сеттерик, ругающий на чем свет офицеров. Нас обдало горячим дымом и запахом конского пота.
— Кочевники нападают без предупреждения, рубят не разбирая. Все, что их интересует — это кровь и женщины, — наконец ответил Кэттон. — Кочевники — это дикая свора, которая игнорирует все живое, все правила.
Я покачал головой, оглядывая деревушку. Несмотря на панику, охватившую почти половину войск при залпе, Сэттерик смог восстановить дисциплину. Его могучий конь, тяжело переминаясь, следовал приказаниям хозяина и скакал от одной группы стражников до другой, не обращая внимания на тех неудачников, кто не смог вовремя увернуться от копыт. Бежать сейчас было бы самоубийством.