Лис. Сказания Приграничья
Шрифт:
Наполовину отрубленная рука стражника захрустела, когда раб попытался стащить с нее стальной налокотник. Кожа, державшая разрубленные кости вместе, порвалась, и в руках мародера осталась кровоточащая конечность. Меня замутило. Приветливый мир средневековья, так романтично описанный в книгах моего времени, оказался больше похожим на кровавую сказку.
Я стоял посередине деревни, сжимая в руках меч. Неотрывно смотрел за Ольстерром, который присоединился к самой большой группе солдат перед воротами, готовясь отразить атаку ворвавшихся кочевников.
Напасть сейчас или дождаться горячки боя? Нет, второй вариант. Сейчас слишком
В холодном разуме мелькнула мысль — слишком спокоен. Я на секунду закрыл глаза, вдохнул аромат смеси гари и крови. Опустошенность. Казалось, шкура превратилась в стальной кожух, а чувства набросили доспех, испугавшись взрыва. Месть и злость овладели мной. На самом деле это не спокойствие, а ледяной пожар.
Я смотрел на Ольстерра, сжимая побелевшими от напряжения пальцами рукоять меча. После нескольких дней махания киркой оружие казалось легким, почти невесомым. Воина отличает не сомнение, а решительность. Принял решение — действуй, не раздумывая — вот еще один принцип боевого искусства. Я перехватил меч левой рукой, покачал его на весу, чувствуя, как балансирует клинок. Ольстерр рубится правой, значит, будем действовать левой.
Я переступил с ноги на ногу, открыл глаза. Вокруг меня столпились рабы, готовые ринутся в ворота. Впереди, чуть сбоку, по правому флангу, маячил затылок Сеттерика. Наблюдать за ним мешала картина, постоянно мелькавшая перед глазами. Разрубаемый пополам товарищ, рассказавший так много про мир, в который я попал. Но забывший упомянуть ключевое — жестокость здесь норма. Так же как и смерть.
Послышался гулкий удар, ворота заскрипели, деревянная стена зашаталась. Несколько лучников не удержали равновесие, рухнули на землю. Оставшиеся были подбиты пушенными снаружи огненными шариками — с кулак величиной не больше. Похоже, последние магические запасы кочевников.
Второй удар. Скрип стал громче, к нему прибавился хруст гнущихся деревяшек.
— Приготовиться! — раздался голос Сеттерика.
Ворота прогнулись от третьего удара, ставшего последним. Полетели щепки, с хрустом сломался засов, который представлял собой обычную широкую деревянную доску, крепившуюся к брусьям, из которых были построены стены.
В открывшийся проем повалила конница. С топотом сотен копыт небольшие степные лошади пепельного цвета ввалились в деревню, разбивая дощатый настил. Всадники восторженно ревели, размахивая короткими саблями.
— К бою! — скомандовал Сеттерик. Ольстерр не стал стоять за спинами солдат, а первым направил коня на противника. Я почувствовал, как дрожат колени — то ли сам начал бояться, то ли передалось нервное напряжение толпы рабов. Несмотря на боевые возгласы, наша шеренга не стремилась в бой.
Главный Ольстерр с офицерами врезался в кавалерию кочевников, внес сумятицу в ряды противников. Кочевники были быстры, с яростью бросались на мечи и не пытались защищаться. Их было больше — не меньше сотни лошадей ворвались в деревню и окружили Ольстерров. Но защитники Маринэ были опытнее, тяжелее, сильнее — воины с хэканьем обрушивали мечи на незащищенные головы противников, стирая безумные улыбки с их лиц.
Атака захлебнулась, конница рассредоточилась по узким улочкам деревни. Мечники Маринэ, до этого стоящие неподалеку, собравшиеся в две фаланги, завопили и двинулись к воротам, откуда показалась пехота противника. Голые по пояс, в драных штанах, босые, кочевники широкой рекой хлынули в деревню. Не пытаясь соблюдать хоть какой-то боевой порядок, они мгновенно оценили ситуацию и бросились на нас, проигнорировав фалангу Ольстерров, ощетинившихся мечами.
Завопив, рабы бросились вперед, размахивая мечами, словно дубинами. Мне ничего не оставалось, кроме как поддержать порыв. Я бежал навстречу кочевникам, больше опасаясь неловкости соратников, чем противника — не хотелось напороться на меч своего.
Две волны сомкнулись с гулким лязгом мечей. Пролилась первая кровь — кочевники ловко насаживали разогнавшихся крестьян на сабли. Рабы не оставались в долгу и вспарывали животы врагам, работая мечами, словно косами.
Я, не пытаясь затормозить, ворвался в первые ряды атакующих. Подпрыгнул, уходя от меча кочевника со шрамом через все лицо, явно оставленного сталью. Ударил его пятками в грудь. Тот отлетел назад, падая под ноги лезущим вперед, создав кучу-малу.
Я отпрянул от врага, приземлился на пятки, сморщившись от прострелившей ноги боли — грязно вышло. Скорее интуицией, чем глазами, заметил опасность. Другой кочевник, вспоров толстое брюхо одного из врагов, повернулся ко мне и занес саблю, намереваясь повторить подвиг. Я дернулся назад, уходя от удара, но натолкнулся на спину рубившегося раба. Сабля была уже высоко, кочевник радостно засмеялся. В глазах мелькнуло безумие.
Тело среагировало быстрее, чем мозг. Пока я оценивал ситуацию, рефлексы и чувство опасности взяли верх и бросились на врага. Если видишь, что враг сильнее, выше, тяжелее — дождись замаха и резко сокращай дистанцию. Правило, вбитое в тело сотнями боев и тысячами тренировок, подействовало.
То, что произошло, совершил не я. Ситуация так сложилась, другого выхода не было, успокаивал я себя. Кочевник выдохнул, попытался вдохнуть, но не смог. Закашлялся. В груди у него что-то хлюпнуло. Скорее всего, кровь, которая узкой струйкой вытекла из уголка рта. Я дернул рукоять меча. Раздался хруст, похожий на тот, что я слышал во время смерти Кэттона.
Похоже, я повторил движение Ольстерра. Клинок вышел из груди кочевника, из открытой глубокой раны брызнула кровь, заливая мне руки. Из живота понесся вверх теплый ком, я с трудом проглотил скопившуюся слюну. Тошнота отступила.
Кочевник рухнул на колени, попытался что-то сказать, но захлебнулся кровью. Вместо слов изо рта вырвалось бульканье.
Мир вокруг стал тише. Будто издалека доносилось лязганье мечей, топот, крики боли, ругань. Деревня превратилась в бурлящий ненавистью ком человеческих тел.
Я отпрыгнул в сторону, избегая встречи с очередным трупом, падающим на землю. Прочертил мечом широкую дугу перед собой, задев бок еще одного кочевника, который сражался в шаге от меня. Тот на секунду схватился на резанную рану свободной рукой, отвлекся. Это позволило его противнику, рабу с изрезанной на лоскуты робой перехватить инициативу. Крестьянин обрушил на кочевника град ударов, меч безыскусно, но действенно опускался на плечи захватчика деревни. Секунда — и кочевник лежал. Раб, с радостной улыбкой вонзил клинок в бок поверженному противнику, надавил, продавливая его глубже. Кочевник захрипел, отдал дух.