Лисавета Иванна велела кланяться
Шрифт:
— Прошу, — и офицер широким жестом пригласил Егора к столу.
Тот сел. Офицер расположился напротив и, раскуривая трубку, спросил:
— Вас накормили?
— Да. Благодарю.
— Чего уж там! — едва заметно улыбнулся офицер. — У нас тут не столица.
— Так и в столице ведь не Та Пора! — ответил в тон ему Егор.
Офицер удивленно поднял брови, немного помолчал и спросил:
— А где вы там, в столице, квартируете?
— Шестая Станичная, два.
— Я что—то не могу представить. Название—то новое?
— Конечно. А вообще это так: Горбатый мост, потом налево три квартала. Дом двухэтажный, липа у подъезда. И флигель во дворе.
Трубка заметно дрогнула в руке у офицера. Он глубоко затянулся, сказал:
— Давненько
Егор прищурился и продолжал:
— Нас, квартирантов, восемь человек. Нам придана стряпуха, Анна Павловна, из бывших. Дом раньше ей принадлежал. Потом… Так никуда она и не ушла.
— А… — начал было офицер, но тут же замолчал.
— Нет, у нее никого, ничего не осталось, — сухо, четко продолжил Егор. — Вот только разве медальон… Ваш медальон, Евгений Юрьевич, она сохранила.
Офицер пристально посмотрел на Егора… и все тем же ровным голосом спросил:
— Так что вас привело ко мне?
— Я… — начал было Егор, но запнулся. — Я… должен застрелить вас.
— Прекрасно! — улыбнулся офицер. — Так что вы медлите?
— Простите, — покраснел Егор, — но вы меня не понимаете. Я вызываю вас. И вы не вправе мне отказать! Да, двадцать лет прошло; тогда дуэль не состоялась, тот человек убит — не вами, но… — и замолчал. Он окончательно смешался.
Офицер медленно прикрыл глаза и изменившимся голосом сказал:
— Вот оно что. Так вы от Анны Павловны. По ее просьбе. Но… Это явное недоразумение. В ту ночь… мы объяснились с Александром. Он извинился, а потом… на следующее утро мы вместе с ним вышли на площадь, потом…
Офицер встал и нервно заходил по комнате. Егор почувствовал, что уверенность покидает его, и потому торопливо воскликнул:
— И все равно я вызываю вас!
Офицер резко остановился и вопросительно посмотрел на Егора. Тот продолжал:
— Я должен, я обязан вас убить! Ведь вы прекрасно знаете: все из—за вас! На вас лежит печать! Вы не стареете! Вы прокляты! Не станет вас, и… и… — Егор запнулся, замолчал.
Офицер долго смотрел на него, потом тихо спросил:
— Так вы действительно считаете, что если убить меня, то… все вернется вспять?
— Да! Да, конечно! — с жаром воскликнул Егор. — Ведь если б вы тогда были убиты на дуэли, тогда бы ваша рота не сошла на площадь, и тогда…
— О, если б все было так просто! — печально улыбнулся офицер.
— Но почему вы не стареете? Вы ж так и замерли в том времени, в той злополучной ночи перед выступлением!
— Та ночь! — как эхо отозвался офицер. — Мечты! Друзья… — и резко выдохнул: — Мальчишка, что ты понимаешь!
— Я ничего не понимаю, только вижу, — зло, тихо ответил Егор. — Я вижу, что произошло с моей страной.
— А что с ней было раньше, ты хоть знаешь?!
Егор молчал. Офицер вернулся к столу, сел, помолчал, потом сказал задумчиво:
— Чубаров. Командирская. Вы, я полагаю, из новых?
— Да.
— Ну вот! — офицер усмехнулся. — Опять! Брожение умов, как выражались в Ту Пору… И много вас?
Егор пожал плечами.
— Да, — сказал офицер. — Это тоже знакомо. Четких идей, конечно, никаких. Один только сумбур. Зато решимости!.. И недовольство нами, так?.. Так? Что молчишь?!
— Ну, так…
— Еще бы! — оживился офицер. — Всё из—за нас! Всё мы! Но, дайте срок, посмотрим и на вас! Нет, это уже другие посмотрят, не мы. Нас—то уже, почитай, никого почти и не осталось. Теперь на нас можно валить всё, что ни попадя… А знаете, что я вам скажу? А ведь я ничего дельного не могу вам посоветовать. Я, знаете, за эти двадцать лет совсем не поумнел. Так и другие, из тех, что остались, я думаю, сейчас такие же. А какими мы были тогда? Мы что, искали для себя? Нет. Мы и так имели тогда все, что желали… Но если у тебя есть совесть, и ты видишь, что твой народ живет хуже скотов, что власть продажна, суд безнравственен… Я был представлен Обществу за год до выступления. Мы были молоды, восторженны, мы знали — армия на нашей стороне… Да мы и сами были армией! И всё казалось очень просто: царь отрекается, мы вводим конституцию, даруем землю, вольную торговлю — и уже через год, ну, может, чуть больше, наше многострадальное отечество вливается в содружество цивилизованных держав. И вот… Вот начинается! Штабс—капитан Петров с отрядом егерей берет под стражу государя императора. Вместе с наследником. И сделано это было чисто и четко, никто из государевой охраны не ушел, не доложил, не растрезвонил, так что столица ничего не знает. Только в Сенате паника: где государь? что с ним? как в воду канул! А государь у нас в казармах. Ему представлен манифест, в котором он все свои права на трон дарует народу. То есть никому. Но царь… вот этого мы как—то и не предполагали… царь отрекаться не желает — наотрез! И так проходит день, второй, вот и вторая неделя прошла, вот и третья… И я безвыездно при нем. Время идет, в столице слухи самые безумные; простой народ тоже волнуется. Ждать, понимаем, более нельзя, и ротмистр Гарков — с охраной — отправляется в Сенат. Он говорит: мол, так и так, в столь горький час, когда страна осталась без главы, гвардейские дивизии весьма обеспокоены создавшимся безвластием. Прискорбно, говорит Гарков, что государь исчез вместе с наследником, и, следовательно, правящая династия на них пресеклась. Но жизнь есть жизнь, продолжает Гарков, и чтоб придать уверенности огромной, трудно управляемой стране, ей срочно нужен новый государь, только на сей раз — Конституция. Вот ее текст. И представляет текст. Сенат ответствует: нам должно обсудить. Гарков уехал. А на третий день… нет, ближе к ночи, только Александр приехал… мы узнаем, что в столицу тайно введены надежные пехотные полки, и что назавтра Сенат обнародует манифест о злодейском покушении на императора и о временной передаче всей полноты государственной власти нынешнему председателю Сената, который в дальнейшем будет именоваться князь—регентом, хранителем императорской короны. То есть монархия, по сути, остается.
Офицер замолчал и отложил погасшую трубку.
— Но вы, — нетвердым голосом сказал Егор, — вы первым двинули свою роту на площадь! За вами ринулась толпа…
— Любезный юноша! — печально улыбнулся офицер. — Ну, не я, так нашелся б другой. А само выступление… Все это было предрешено изначально. Да, мы желали конституции. Мы собирались провести судебную реформу, ликвидировать монополию в торговле, оживить капитал, отдать государственные мануфактуры в частные руки, устроить банковскую систему, даровать всему трудоспособному населению равные избирательные права… Но кто нас понимал? Зачем, к примеру, мужику свободная печать? Ведь он неграмотный! И мы учили так: волю — всем, всем — землю, все — равны! Мы думали: потом, уже взяв власть, откроем для них школы, просветим. А вышло что? Верные Сенату войска стояли на одной стороне площади, мы на другой. От нас прошел парламентер — не приняли. Прошел второй — исчез. Мы развернулись в боевой порядок. Они ударили картечью. Я…
— Вы первым крикнули: «За мной!»
— А вы б молчали?
— Я…
— Вот то—то и оно. Мы двинулись в атаку, за нами хлынула толпа, и… Всё перевернулось в один день.
Офицер отвернулся и, глядя в окно, продолжал:
— И если б даже мы не поднялись тогда, то вскоре нашлись бы другие. Страна веками жила в рабстве и бесправии, и накопила в себе столько зла, что все равно когда—нибудь произошел бы взрыв. Народ был обречен на кровь.
— А император? Что с ним?
Офицер нахмурился и нехотя ответил:
— Он… той же ночью. А с ним и наследник. Вот из—за него—то, я думаю, из—за того невинного мальчика, я и не старею.
— Так это вы…
— Нет—нет! Ни в коем случае! Приехал Александр, и я сменился. Мы с Александром говорили до утра. Мечтали… А цесаревич — он причем?! Ему всего—то было восемь лет.
Егор подавленно молчал. Офицер достал из стола пистолет и протянул его Егору со словами:
— Он заряжен.
Егор вскочил и отшатнулся.
— Но отчего же? — удивился офицер. — Ведь вы…