Лисенок Вук

Фекете Иштван

Вук, дрожа, прижался к земле, а утка, описав дугу, упала поблизости от него в камыши. Он и её испугался, но уже не так сильно, и подумал: вот обрадуется мать, когда он покажет ей Таш, у которой замечательно вкусное мясо. Вук глотал слюнки, – он был уже очень голоден.

Но мать всё не шла. Смолкли шорохи, свистящий полёт диких уток, гвалт цапель; только лягушачий народ усердно распевал на сотни голосов, гармонично сливавшихся в общий хор.

Лисёнок зашевелился. Когти голода, словно колючки, всё больней впивались ему в живот, и ветер доносил дразнящий тёплый запах Таш.

Вук дрожал от возбуждения. Он уже справился бы играючи с живой мышью, с кротом, но утка была слишком велика для него. Он пошёл к ней, остановился, снова пошёл и, наконец, жалобно расплакался.

– Я один, я маленький. Есть хочу, – тихо скулил он; потом всё громче:

– Я один, я маленький. Что мне делать? Есть хочу!

Тогда из-за холма, где было темно и вздыхали высокие сосны, отозвался низкий голос:

– Чей сын ты там, кровинка моя?

– Я сын Кага и совсем ещё маленький. Помогите лисёнку Вуку!

Чужая лиса побежала к расступившимся перед ней камышам, бесшумно, как молчаливый вздох.

– Иди ко мне, Вук, сын Кага, – прошептала она.

Вук направился к незнакомке, но из-за голода он оставил Таш с болью в душе. Тут над ним зажглись два живых фонарика, два загадочных лисьих глаза, и незнакомка обнюхала Вука, маленького дрожащего лисёнка.

– Как же ты спасся? – спросила она.

– Я не спасался, – всхлипнул Вук, – меня принесла сюда мама, я ждал её, но она не идёт.

Из его слов Карак, одинокая лисица, поняла, что лисёнок ещё не знает, что у подножья высокого дуба лежат уже только мёртвые.

– Успеет ещё узнать, – подумала она и вслух сказала:

– Инь, твоя мать, не может придти за тобой. Она послала меня, Карак. Я тебе с родни. Пойдём со мной. Ты умеешь ходить?

– Далеко от дома я ещё не бывал, но всё-таки ходить умею.

– Ну, тогда пошли. – Карак сделала несколько шагов, но Вук не тронулся с места.

– Ты не понял? Иди, иначе я задам тебе трёпку!

– И… и Таш мы тут бросим? – принялся снова всхлипывать Вук.

– Какую Таш? Где она? – разозлилась Карак, решив, что это детские фантазии.

– Над водой что-то прогремело, – с восторгом объяснил Вук, – и Таш упала возле меня. Я даже сейчас чувствую, там ею пахнет. – И влажный лисий нос точно указал направление.

Карак тоже принюхалась, но ничего не учуяла в неподвижном воздухе.

– Чёрт знает, что ты чувствуешь! – ворчала Карак. – У меня нос тоже не деревянный…

– Но я чувствую, – настаивал на своём страшно голодный лисёнок. – И покажу.

– Ну, покажи, – вышла из терпения Карак. – Но если там Таш уже нет, то я выдеру тебя, предупреждаю заранее.

Вук усердно перебирал ножками, шелестя сухими камышами, а Карак не спеша шла за ним. Вскоре она подняла голову. Налетевший ветерок принёс запах утки. Покачав головой, она подумала:

– Кровь старого Кага! Ещё не видно малыша в молодой травке, а такой нюх. Карак, старая лиса, ты приобрела клад, так береги его.

– Постой, сынок, – сказала она погодя. – Ведь ещё на вершине холма почуяла

я запах Таш, но хотела тебя проверить. Вижу, нюх у тебя будет хороший. А теперь пропусти меня вперёд. Вдруг она от тебя улетит.

Но утка не могла улететь. Она уже испустила дух. Дробь, как видно, попала ей не только в крыло. Она была ещё тёпленькая.

Карак тоже была голодна, но не забыла о Вуке, – дала ему большие куски и только дивилась аппетиту лисёнка.

Лягушки звонко распевали, над озером с шумом носились летучие мыши, звёзды смотрели в озеро, и в самой глубине вод отражались их яркие лики.

От утки остались одни перья, и Вук удовлетворённо облизывал уголки рта. Он привык к запаху Карак и, поскольку был сыт, считал её старой знакомой.

– А теперь пойдём, – сказала лиса, потягиваясь. – Ты хотел есть, я накормила тебя. Надо идти, ведь я живу далеко; и у меня есть ещё и другие дела.

Вук своими маленькими ножками делал пять шагов, пока Карак один. Старая лисица пошла помедленней и спросила его:

– Ты не устал? Мы можем отдохнуть.

– Нет, не устал, – сопя ответил лисёнок, – но всё-таки отдохнуть неплохо. – И он растянулся на склоне холма, по которому они поднимались; на их пути то здесь, то там торчали головы белых камней, сверкающих в лунном свете.

Подъём становился всё круче, каменистей, высокие деревья сменялись низкорослыми, и приходилось огибать большие кусты ежевики и встречающиеся иногда раскидистые кусты можжевельника.

– «Так» Вуку идти трудно, – пыхтя пожаловался он.

– А как ты хотел бы? – улыбнулась Карак.

– Когда голова вниз опущена, – объяснил он, – то она тяжёлая. Видно…

Лисёнок никогда раньше не взбирался на гору, а эта была довольно крутой.

– Спешить нечего, – Карак добродушно растянулась на земле, – мой дом уже недалеко.

Глубокая мирная тишина царила вокруг. Внизу темнел лес. Он таинственно шумел, и где-то далеко в деревне пропел полночь петух. Может быть, как раз тот, который заманил Кага, когда он, бедняга, чуть не попал в пасть к Вахуру.

– Что за красивый голос у этого… как его там, – поднял лисёнок голову. – Я никогда ещё не слыхал ничего подобного.

– Если будешь умницей, – засмеялась Карак, – я принесу такого «как его там», но уже без голоса. Стоит лисе поймать Курри (так его зовут, чёрт побери), как он теряет голос. Каг, твой отец, конечно, приносил тебе эту птицу, но она уже не пела, и поэтому тебе незнаком её голос. На голове у Курри мясистый гребешок, а жену его зовут Ката.

Подумав немного, Вук сказал:

– Кажется, я его знаю; больше всего люблю от него ножки и грудку. Голову нет.

– И я тоже, – заметила Карак, – но из-за этого мы с тобой не поссоримся. Ноги у тебя отдохнули?

– Давно уже, – храбрился Вук. – А далеко этот Курри? – спросил он: ведь с заманчивыми мыслями о петухе нелегко было расстаться.

– Для тебя далеко. – Карак пошла дальше. – А теперь мы уже дома, – прибавила она, и Вук без предупреждения понял, что разговору конец.

Он бесшумно крался по следу Карак. Выбравшись из густых зарослей ежевики, они вышли к вершине, и перед Вуком открылся незнакомый мир.