Лишь одна музыка
Шрифт:
— Было бы здорово это сыграть, если оно существует.
— Вопроса «если» уже нет, Билли. Мне удалось найти партитуру и партии.
— О, я был бы счастлив посмотреть ноты, — говорит Билли с энтузиазмом композитора. — Был бы счастлив. Полагаю, это переписывание, да, но не только переписывание. Он должен был бы многое поменять — я имею в виду, по-настоящему поменять. Как одна виолончель может выполнять двойную роль? И что насчет прерывистых аккордовых пассажей на фортепиано? Это ведь не подходит для струнных, правда? И...
— Билли, извини, мне надо идти. Но спасибо большое. Правда. До
Я, словно заново родившись, нетерпеливо ищу и нахожу магазин. После стеклянно-хромированных гигантов на Оксфорд-стрит, заполоненных эскалаторами, децибелами и охранниками, «Харольд Мурс» — просто диккенсовское пристанище, с немногими сомнительного вида посетителями, сонно проглядывающими картонные коробки. Меня направляют в подвал, посмотреть, что может быть там. Я разговариваю со стариком, который хочет помочь, но в данном случае помочь не может.
— Вы уверены, что это не опус двадцать девять?
— Уверен.
— Ну, напишите ваше имя и телефон на этой карточке. Если что-то появится, мы с вами свяжемся.
Наверху, за прилавком в глубине магазина, я замечаю погруженного в свои мысли человека. Я уже готов уходить, и я знаю, что это безнадежно, но все равно решаю спросить на всякий случай.
Он закрывает глаза и постукивает по губам указательным пальцем:
— Вы знаете, это мне что-то напоминает. Я не хочу быть слишком оптимистичным, но вам не сложно опять спуститься? Есть стопка восточноевропейских пластинок, которая там уже давно. Я ее еще не расклассифицировал по композиторам, но мне кажется, что, возможно... Конечно, я могу ошибаться; или, даже если я прав, это могло уже быть продано.
Через пять минут он вытаскивает пластинку, смотрит на обе стороны конверта и протягивает ее мне.
1.15
На Риджент-стрит я сажусь в автобус домой. Передние сиденья заняты, так что сижу у окна посреди автобуса. За мной дюжина французских школьниц хихикает, болтает и спорит.
Я любуюсь драгоценной пластинкой. На конверте — фотография большой залы в благородных коричневых с приглушенным золотом тонах, пол блестит искусно уложенным паркетом, редкие вазы и картины установлены здесь и там, подсвечник, персидский ковер, полог, открывающий дверь в другую комнату и далее еще в одну, вся зала полна света: приятное вступление к пластиночной радости внутри. Одна странность — деревянный столбик посреди зала, к таким, мне кажется, обычно прикрепляют толстые красные шнуры, сдерживающие публику. Не могли его передвинуть? Он прикреплен к полу? Или это часть старой мебели: шляпная подставка для одной шляпы?
Когда автобус поворачивает на Оксфорд-стрит, школьницы начинают хлопать в ладоши.
На пластинке два бетховенских квинтета: мой в до миноре, который я искал с таким отчаянием, так удивительно найденный; и один в ми-бемоль мажоре, еще одна полная неожиданность, хотя я вспоминаю, что библиотекарь походя упомянул номер опуса: 4. Они были записаны квартетом Сука (со вторым альтом) и выпущены в 1977-м чешской компанией «Супрафон». Согласно аннотации на конверте члены квартета, занятые в оркестрах, «редко получали возможность выступать совместно, но максимально ее использовали. Они прилагали систематические усилия представлять менее
Браво. Браво квартет Сука. Браво «Супрафон». Что бы я делал, если бы не вы? Через двадцать минут я буду дома, но не буду слушать их сразу. Поздно вечером, после репетиции, я приду домой, зажгу свечку, лягу под пуховое одеяло и погружусь в квинтет.
Автобус неровно трюхает вдоль Оксфорд-стрит, задерживаясь на остановках, на светофорах, в пробках, а также из-за некоторых безумных пешеходов, ныряющих поперек движения. Французские школьницы переходят к живой дискуссии о достоинствах различной косметики. Я возвращаюсь к конверту.
Квартет имени Сука, основанный в 1968 году, изначально назывался «Квартет-69» — очевидно, не особо продуманное имя. Однако год спустя квартет принял свое нынешнее название после согласования с наследниками композитора Йозефа Сука.
То есть мое первое впечатление, что имя должно иметь отношение к скрипачу Йозефу Суку, было совсем неправильным. Или, может, все-таки имеет, поскольку ни немецкий, ни французский текст не упоминают слово «композитор». Но скрипач, в конце концов, был правнуком композитора... который, если правильно помню, был зятем Дворжака, который, как и я, был сыном мясника. Мои мысли буйно разбегаются в разные стороны, и я поднимаю голову от пластинки, чтобы посмотреть, почему мы не двигаемся.
Мы застряли за колонной автобусов на светофоре посередке универмага «Селфридж». Я чуть разворачиваюсь назад, чтобы увидеть одну из моих любимых достопримечательностей — статую Ангела в голубых одеждах с тритонами, склонившимися в знак почтения. Статуя и все эксцентричное здание — единственное, что меня радует на Оксфорд-стрит.
Но мои глаза не доходят до Ангела.
Джулия сидит в пяти футах от меня, читая книжку.
1.16
В автобусе прямо напротив, в окне прямо напротив, Джулия. Ее автобус остановился на светофоре.
Я начинаю стучать по стеклу и кричу:
— Джулия! Джулия! Джулия! Джулия! Джулия!
Она не может меня услышать. Мы в разделенных мирах.
Перестань читать, Джулия! Посмотри! Посмотри в окно! Посмотри на меня! О боги!
Вокруг меня пассажиры перестают разговаривать. Школьницы открывают рты. В автобусе напротив, похоже, никто ничего не замечает.
Я продолжаю стучать в стекло. В любой момент ее или мой автобус может тронуться.
Она улыбается чему-то в книжке, и мое сердце ухает вниз.
Мужчина, сидящий за ней, замечает меня и вызванное мной смятение. Он, похоже, не обеспокоен, но озадачен. Я жестикулирую и с отчаянием показываю — и, сильно колеблясь, он трогает Джулию за плечо и указывает на меня.
Джулия смотрит на меня, ее глаза широко открываются — удивленно? Испуганно? Узнавая? Выгляжу я, должно быть, совершенно безумно — с красным лицом — глаза наполнены слезами — мои кулаки по-прежнему сжаты — я на десять лет старше — светофор переключится в любой момент.
Я роюсь в своей сумке, ища ручку и клочок бумаги, пишу мой телефон большими цифрами и держу его у стекла.