Лишь одна музыка
Шрифт:
— Я не знал, что ты так любишь «Форельный» квинтет, — говорю я ему.
— Ну да, — говорит Пирс. — Все относятся к нему как к дивертисменту или хуже.
— Я считаю, что он на одну часть длиннее, чем надо.
— Эллен, можно мне чашку чая, пожалуйста, — бормочет Пирс. — Чем горячее, тем лучше.
— Беру свои слова обратно, — быстро говорю я. — Похоже, Билли опять опаздывает. Что на сей раз? Жена, дети или Центральная линия?
— Он позвонил, — говорит Эллен. — Не мог засунуть свою виолончель в футляр.
— Оригинально, — отзывается Пирс.
Когда Билли появляется, он долго просит прощения и потом объявляет, что ему нужно обсудить нечто очень важное. Это структура нашей программы в «Уигмор-холле». Он думал про нее целый день. И выглядит очень обеспокоенным.
— Расскажи нам, Билли, — говорит Пирс терпеливо. — Нет ничего, что бы мне доставило большее удовольствие, чем хорошее структурное обсуждение.
— Вот-вот, видишь, Пирс, ты изначально настроен скептически.
— Да ладно, Билли, не давай Пирсу себя сбить, — говорю я.
— Ну, вы знаете, — говорит Билли, — что, играя Гайдна, Моцарта и Бетховена в этом порядке, мы путаем все отношения между тональностями. Это полный беспорядок. Сначала три диеза, потом один, потом четыре. Никакого чувства развития, чувства развития совсем нет, и слушатель наверняка ощутит структурный стресс.
— О нет! — говорит Пирс. — Как ужасно. Если только мы бы могли заставить Моцарта написать пьесу с тремя с половиной диезами...
Нам с Эллен смешно, и Билли нерешительно присоединяется.
— Ну? — спрашивает Пирс.
— Просто поменять местами Моцарта и Гайдна, — говорит Билли. — Это решит проблему. Возрастающее количество диезов, чувство правильной структуры, проблема решена.
— Но, Билли, Моцарт был написан после Гайдна, — говорит Эллен.
— Да, — говорит Пирс. — Как насчет хронологического стресса у слушателей?
— Я предвидел, что ты это скажешь, — говорит Билли с хитрым видом, настолько хитрым, насколько Билли способен. — У меня есть решение. Поменять гайдновский ля мажор. Играть позднего Гайдна, написанного после Моцарта.
— Нет, — говорю я.
— Какого? — спрашивает Эллен. — Просто из любопытства.
— Того, который опус пятьдесят, фа-диез минор, — говорит Билли. — Он тоже с тремя диезами, так что ничего не меняется. Это очень интересно. В нем есть все — о да, и последняя часть тоже с фугой, так что это не меняет основную тему концерта.
— Нет, нет, нет! — говорю я. — Билли, ну правда, публике наплевать на порядок диезов.
— Но мне-то — нет, — говорит Билли. — А вам наплевать?
— В нем нет части, которая доходит до шести диезов? — спрашивает Пирс несколько неуверенно. — Помню, студентом я его играл однажды. Это был кошмар.
— В любом случае наверняка слишком поздно уговорить «Уигмор» поменять программу, — говорю я быстро. —
— Хорошо, давайте им позвоним и спросим, — говорит Билли.
— Нет-нет! — говорю я. — Нет. Давайте репетировать. Все это пустая трата времени.
Все трое глядят на меня с удивлением.
— Я люблю ля-мажорный квартет, — говорю я. — Я его не сдам.
— Ну, — говорит Билли.
— О, — говорит Пирс.
— А, — говорит Эллен.
— Нет, не сдам. Насколько мне кажется, Гайдн — это кульминация нашего концерта. И вообще это мой любимый квартет всех времен и народов.
— Ну, о’кей, это было только предложение, — говорит Билли, осторожно отступая, будто имея дело с сумасшедшим.
— Ты это серьезно, Майкл? — говорит Эллен. — Серьезно?
— Всех времен и народов? — спрашивает Пирс. — Величайший квартет всех времен и народов?
— Я не претендую, что величайший, — говорю я. — Знаю, что нет, что бы это слово «величайший» ни значило, мне вообще все равно, что оно значит. Он — мой любимый, и этого достаточно. Давайте избавимся от Моцарта и Бетховена, если хотите, и сыграем три раза Гайдна. Тогда не будет ни структурного, ни хронологического стресса вообще. И не будет надобности в бисах.
Несколько секунд все молчат.
— Ну... — повторяет Билли.
— Хорошо, — говорит Пирс. — Итак, программа остается без изменений — Майкл наложил вето. Виноваты, Билли.
На самом деле я не особо чувствую себя виноватым.
— Кстати, про бис, — говорит Эллен, — наш секретный план в силе? Слушатели будут немного шокированы, но, Билли, это одна из твоих по-настоящему блестящих идей.
— Да, блестящая, Билли, — говорю я. — После такого концерта что еще может подойти?
Билли успокоился.
— Хорошо, — говорит Пирс, — у Майкла самая сложная работа в этом бисе, и если идея ему по душе, давайте — вперед! Но я не уверен, получится ли у нас. Предположим, что публике мы достаточно понравимся и она таки захочет вызвать нас на бис... — Пирс размышляет несколько секунд. — Давайте начнем над ним работать сегодня. Все, кроме этой проблемной ноты, которая у Майкла. Так мы примерно поймем, на что можно надеяться, прежде чем загрузим Майкла по полной.
Кажется, Билли хочет что-то сказать, но передумывает и кивает.
И вот так, настроившись, после традиционной гаммы мы репетируем четырехминутную вещь более часа. Мы тонем в ее странной, запутанной, неземной красоте. Временами я перестаю дышать. Это не похоже ни на что из того, что мы играли в квартете раньше.
2.8
Через три дня — Рождество. Я еду на север.
Поезд забит. Из-за неполадок со стрелками при выезде с вокзала Юстон задерживаемся на полчаса. Люди сидят терпеливо, читают, разговаривают или глядят в окно на противоположную стену.