Лишь одна музыка
Шрифт:
— Я так и не простила Мэгги Райс, — говорит тетя Джоан, смотря телевизор.
— Ты про что, тетя Джоан?
— Мэгги Райс. Я так ее и не простила.
— За что ты ее не простила?
— Она поставила мне подножку во время соревнований на Троицын день.
— Да ну!
— Это, мол, из-за того, что я дважды уже выигрывала. Я с ней с тех пор не разговариваю.
— Сколько тебе было лет? — спрашиваю я.
— Мне было семь.
— О.
— Не забыла и не простила, — говорит тетя Джоан с удовлетворением.
— Что с ней потом стало? — спрашиваю я.
— Я не знаю. Я не знаю.
— Правда? — спрашиваю я и начинаю засыпать.
Тетя Джоан смотрит на отца, который задремал с улыбкой на лице.
— У ее отца был магазин на Дрейк-стрит, — продолжает тетя. — Но Дрейк-стрит тоже нет — убита торговым центром. Чампнесс-Холл и тот продали.
— Пойду прогуляюсь, — говорю я. — Пожалуй, речь королевы в этом году пропущу.
— А, ну хорошо, — соглашается тетя Джоан, к моему удивлению.
— Может, зайду к миссис Формби, отнесу ей немного твоего рождественского пудинга.
— Ее муж был в Совете, — говорит мой отец, не открывая глаз.
— Я вернусь через час-два.
2.11
Миссис Формби радостно смеется, увидев меня. Она довольно богатая, очень уродливая женщина, с лошадиными зубами, в очках с толстыми стеклами. Ее муж, умерший какое-то время назад, тоже был уродлив, но я мало с ним виделся, когда был ребенком. Я считал их замечательно экзотической парой. В юности он был — кто бы мог подумать — чемпионом по катанию на роликовых коньках, а она — скрипачкой в оркестре. Однако было трудно представить их молодыми, настолько старыми они казались мне уже тогда. Формби жили в большом каменном доме с большим садом, полным великолепных цветов, довольно близко от нашего района с булыжными мостовыми, домиками ленточной застройки и магазинами. Как они встретились, откуда было их благополучие, а также чем ее муж был занят в Совете, я так и не знаю.
— Здравствуй, Майкл, как я рада тебя видеть. Я думала, что ты придешь завтра вывезти меня на прогулку.
— Сегодня я пешком. Просто гуляю после ланча.
— А это что? Это мне?
— Кусок рождественского пудинга моей тети. Готовишь недели, а наслаждаешься несколько секунд. Прямо как музыка.
У четы Формби не было своих детей. А у меня, единственного ребенка, не было компании дома. Миссис Формби полюбила меня и настаивала, чтобы я ходил с ней на самые разные мероприятия, которые моя семья не посещала. Именно она, а не ее муж, научила меня кататься на роликовых коньках, и она повезла меня в Бельвю23 слушать великого «Мессию»24, когда мне было всего девять лет.
— Ты знаком с моим племянником и его семьей? Почему бы тебе не выпить стаканчик с нами? Мы только что кончили обедать. Правда, наш пудинг был из «Маркса и Спенсера».
— Пожалуй, я пойду дальше, миссис Формби.
— О нет-нет-нет, Майкл, заходи.
Племянник — лысый, цветущий человек лет пятидесяти, дипломированный геодезист из Чешира, — встречает меня словами: «О да, скрипач». Он смотрит на меня оценивающе и несколько неодобрительно. Его жена, сильно моложе, занята тремя девочками, которые дерут друг друга за волосы, хнычут и ссорятся, споря, какую программу смотреть.
Дав мне бокал вина, миссис Формби усаживается в удобное кресло
Я недалеко от моего старого района. Машин почти нет. Ноги ведут меня на парковку, где была наша лавка. Парковка должна быть сегодня пустой. Но в последний момент что-то останавливает меня, и я стою не двигаясь, неуверенный в своей цели, боясь беспокойных мыслей.
Вдруг в моей голове возникает необычайно прекрасный звук. Мне девять лет. Я сижу между мистером и миссис Формби в состоянии предвкушения. Люди вокруг болтают и шуршат программками. На цирковую арену выходят не слоны и львы, но группа мужчин и женщин, несущих удивительные инструменты, блестящие и сверкающие. Маленький хрупкий человек входит под аплодисменты, каких я никогда раньше не слышал, и наступает странная абсолютная тишина.
Он опускает палочку — и сильный, дивный шум заполняет мир. Больше всего на свете я хочу быть частью этого шума.
2.12
Двадцать шестого декабря я везу миссис Формби вдоль Блэкстоунской гряды. Когда я уехал из дома в Манчестер, один из ее старых друзей одолжил мне ненужную ему скрипку. Но когда она услышала, что я еду в Вену учиться у самого Карла Шелля, она настояла, чтобы я взял с собой ее собственного Тонони. Тонони со мной с тех самых пор. Миссис Формби счастлива, что на ее скрипке играют и что играю на ней именно я. Каждый раз, когда приезжаю в Рочдейл, я беру скрипку с собой. Миссис Формби называет скрипичной рентой нашу ежегодную поездку за город.
На чистом небе почти нет облаков. Я люблю свет вокруг Блэкстоунской гряды. Видно далеко, через всю равнину, за Рочдейлом и Мидлтауном до Манчестера, даже до Чешира.
— Дома все хорошо? — спрашивает она.
В отношениях миссис Формби с нашей семьей бывали пики и спады. Она всегда была одной из лучших покупательниц нашей лавки, но одно время родители не могли ей простить то, что я не пошел в университет.
— Да, — говорю я. — Все в порядке. Отец неважно себя чувствует, но ничего, он справляется...
— А в Лондоне?
— Там тоже все в порядке.
— Ты завел себе наконец горшки с цветами на окнах?
Миссис Формби часто ругает меня за мое бесцветочное существование. В детстве я бегал по ее саду и довольно много узнал от нее о растениях. Но я не могу заботиться о цветах — я слишком ленив и часто в отъезде, и вообще я живу рядом с парком, да и домоуправление Архангел-Корта неодобрительно смотрит на цветочные горшки снаружи. Я все это ей говорю, как уже говорил однажды или дважды раньше.
— Ты много ездишь?
— Как обычно. У нас концерт в Вене в следующем мае. Вам бы понравилось. Ничего, кроме Шуберта.
— Да, — говорит миссис Формби; ее лицо озаряется. — Шуберт! Когда я была молода, у нас были вечера Шуберта. Один мой друг пытался вставить Шумана. Я не позволила. Я называла его «Не тот Шу»!.. Кстати, Майкл: наше местное музыкальное общество спрашивало, не захочет ли твой квартет сыграть здесь, в Рочдейле, в Театре Грейси Филдс. Я сказала, что не думаю, но обещала спросить. Поверь мне, я просто передаю их просьбу, я не хочу, чтобы ты чувствовал какое-либо давление.