Лишь в твоих объятиях
Шрифт:
Алек, хмурясь, рассматривал корявые строчки.
— Вы имеете в виду, что буквы просто стоят не по порядку?
Она покачала головой:
— Нет, не совсем так. Скажем, етеперь означает к. Ну, не всегда, а, как правило. Я догадалась, что постепенно он усложнял шифр. В начале дневника, — она открыла первые страницы, — каждая буква выписана отдельно, будто он сверялся с ключом. Но дальше слова написаны так, словно он уже знал этот алфавит наизусть, и ему уже не надо было долго думать, прежде чем написать слово. —
— О чем он пишет?
Крессида положила сверху листы, на которых она писала расшифрованный текст.
— Об армейских делах и обо всем, что его интересовало. Кто получил повышение, разные слухи, сражения, кто был убит. Стычки между офицерами, жалобы солдат на пренебрежение. Но я прочитала лишь самое начало. Пока описываются события многолетней давности. Он пишет о Ла-Корунье и Опорто.
— О событиях десятилетней давности. — Он вздохнул, уперся локтем в стол. — Что-нибудь прояснилось?
Крессида умолкла. Возбужденная тем, что разгадала шифр, она совсем забыла о цели этого занятия. Как мог армейский дневник десятилетней давности помочь отыскать отца? И, если быть честной, хотела ли она этого сейчас? Она рассказала Алеку не обо всем, что обнаружила в записях отца. Он не просто описывал события, а комментировал их. Она обратила внимание на то, что его интересовали бесчестные поступки, позорящие факты, провалы и некомпетентность. А из одной приписки, такой коротенькой, что она не сразу уловила, в чем дело, можно было сделать вывод, что отцу должны были заплатить за молчание об одном некрасивом происшествии.
Возможно, это был единичный случай — отец воспрепятствовал солдатам, собравшимся изнасиловать двух местных женщин и ограбить их дома. Он приписал, что солдат ожидала жестокая порка, но добавил, что они благоразумно оценили его проницательность. Сначала она решила, что эти парни были друзьями отца, и он не хотел, чтобы их наказали. Но при дальнейшем чтении у нее появилось неприятное чувство, что молчание отца вознаграждалось деньгами, причем суммы, раз от раза росли. А когда такого рода поступки становятся нормой поведения, то человека, их совершающего, начинают называть шантажистом.
Ей тяжело было даже подумать о значении этого слова. Он ведь ее отец, он любил их с сестрой, присылал им деньги каждые три месяца, привозил им сладости, когда приезжал в отпуск. Если деньги, которые он присылал, имели нечестное происхождение, не ложится ли тень и на них?
Но ведь ничего не доказано, и она не будет осуждать отца за то, что он сделал, может быть, несколько раз и много лет назад. Когда она прочитает больше, тогда и решит, что ей со всем этим делать — в зависимости от того, что там будет написано.
— Не знаю, — пробормотала она в ответ на вопрос Алека. — Я только начала расшифровывать и сразу записывать.
— Надеюсь, в дальнейшем появится что-то полезное.
— Может быть. — Она собрала свои заметки. В его замечании был резон, но для нее оно прозвучало отрезвляюще. Ей не хотелось думать об этом, но в ее сознании опять всплыли слова Тома: «Его дневник принесет вам только неприятности». Крессида убедила себя в том,
— Крессида.
Она обернулась. Алек поднялся из-за стола. Свет от лампы бросал темные тени на его лицо, и казалось, что оно состоит из острых углов и провалов. Вид у него был усталый.
— Доброй ночи, — сказал он, улыбаясь. — Для меня это все непостижимо.
Ее щеки помимо ее воли порозовели от удовольствия.
— Но это совсем нетрудно, только отнимает много времени.
Он грустно улыбнулся:
— Нетрудно для вас. Мне никогда не хватало терпения на такие занятия. Фредерик мог сидеть и корпеть над решением разных задач, а я… лазал по деревьям и скакал на лошадях.
Она улыбнулась в ответ. Непривычное ощущение — мужчина восхищается тем, что она справилась с делом, в котором он не мог разобраться, — непривычно и приятно.
— Мне всегда нравилось решать головоломки.
— В нашем случае в них нет недостатка. — Он вздохнул. Крессида смотрела на него — перед ней стоял красивый и благородный мужчина. Внутри у нее что-то екнуло. — Вот, — сказал он. — Не забудьте это.
Она моргнула и отвела взгляд. Дневник. Он протягивал ей дневник, в котором она надеялась найти ответы на все вопросы, только вот боялась узнать, что ее отец — негодяй.
— Спасибо вам, — вырвалось у нее, — за все.
— Я не сделал того, что обещал вам.
«Вы сделали гораздо больше, и я люблю вас за это». Мелькнувшая мысль ошеломила ее.
— Вы стали моим… другом, — тихо сказала она, немного поколебавшись, прежде чем произнести последнее слово. — Я ценю это.
Устремленные на Крессиду глаза заблестели. Сердце Крессиды подпрыгнуло — такое неприкрытое желание было в его взгляде. Слово «друг» никуда не годилось.
Она взволновалась. Этот взгляд воодушевил ее. Здравый смысл, призванный защищать ее сердце, испарился, куда-то подевалось намерение уйти и лечь спать. «Кто не рискует, тот и не выигрывает». Ее непреодолимое желание быть рядом с тем, кто понимал ее, ценил и восхищался ею, с тем, кто заставлял ее сердце биться чаще и смеяться, даже когда на душе было скверно, больше ничем не сдерживалось. Она положила дневник на стол. Руки у нее уже не дрожали. Она обхватила его лицо ладонями, привстала на цыпочки и поцеловала.
Его губы были мягкими, но немного напряженными. Но он ответил ей — легко и нежно, как в тот раз, когда они долго гуляли вместе по окрестностям Пенфорда. Его сдержанность подхлестнула ее. Она хотела большего и положила руки ему на грудь, а потом обвила его шею. Мышцы на его плечах напряглись, и Крессида затрепетала, осознав, каких усилий ему стоило обуздывать себя, и как тяжело давалась ему сдержанность.
Она прервала поцелуй и с удивлением посмотрела на него. Желание, которое она всегда видела в его синих глазах, осталось неизменным — он хотел ее, она была в этом уверена. Но тогда…