Лишний
Шрифт:
Удар по щеке. Боль отрезвила женщину. Богиня далеко, а она здесь. И это для нее вкопан кол. Зита сжала зубы.
—Рабу напавшему на хозяина, наказание одно, долгая смерть в муках. Если очень повезет, на колу.
Почти неслышный шелест всколыхнул хуторян. Чужак замолчал, мотнул головой и Шейн стряхнул Зиту на землю к ногам хозяина. Тяжелая нога придавила лицо сминая нос и щеки:
—Хватит лепить жадную вздорную бабу. Бунт, это не тупой железкой махать. Слишком легко уйти хочешь. Сынка твоего назначаю катом,[16]а ты будешь хозяйкой кола. Он должен быть всегда готов для идиотов схвативших оружие без моего дозволения, А садить на кол теперь, твоя работа. И кормить будешь, и поить, чтоб сдыхал не меньше месяца.
Зита задохнулась от тоски и злости. Участь ката—презрение и ненависть.
На этот раз сознание вернулось легко, над головой вместо неба темнела знакомая крыша амбара. Услышав рядом дыхание, повернулась и принялась с каким-то детским интересом рассматривать Лизу, та лежала на животе, без одеяла и легонько посапывала закрыв глаза. Услышав шевеление тут же прозрела и улыбнулась.
—Очухалась, бунтовщица? Ты чего же творишь оглашенная?
—Ну дура, старая тупая дура. Вас вон под розги подвела ни за что, а сама синяками отделалась.
—Ну мы то свое заработали. Легко жить захотелось, чужими мозгами. Чем тебя слушать, нужно было поганца скрутить, да всыпать от души. В возраст мужчины вошел, хозяином себя почувствовал крысеныш. Ладно, ты в нем все еще титешника видишь, но мы то старые вешалки… Жизнь прожили, войны хлебнули полным ковшом, а тут разнюнелись… Ты Гретке ноги должна целовать, она уж под утро возвернулась с леса, чистый морок, еле на ногах стоит. Меня и старших пацанов растолкала мясо таскать. Про тебя спросила, ну я ее и обрадовала. Мы к хозяину, а он перед сеновалом сидит, пьяный в дымину, я и села квашня квашней! А Гретка дернулась шагнула словно прыгнула. Что там было, не знаю, про мозги уж в амбаре вспомнила, но вернулась подруга чуда-чудой—во рту кляп, руки связаны, на плече веревка висит… А рожа то довольная, аж светится. Ринку распинала, на меня ей показывает, ну та дурой никогда не была, я и пикнуть не успела, как она меня упаковала. Пошли к воротам, там хозяина увидели, я чуть не напрудила от страха. Подвешивал нас молча, сделал все и ушел, не сказав ни слова. Ринка было помогать сунулась, так глянул, что девочку словно половодьем унесло.
Алекс.1.06.3003 год от Явления Богини.Хутор Овечий.Баня
Я молчу, Рина молчит, заговорщицам кляпы тем более говорить не дают, спасибо Богине, мне еще их пурги не хватало. Хотя конечно сам виноват, это не игры с Олей-Леной, здесь мое слово и непреложный приказ и последний приговор. Чрезвычайная Тройка времен Сталина обзавидуется. Трудно шутить в таких условиях. Легко мне пожалуй только с Едеком, ну и с остальной малышней, они то еще серьезной беды не нюхали и я для них что-то среднее между строгой мамкой и Чудовищем из сказки страшным, но ужасно привлекательным. А вот остальные уже давно повзрослели и вместо привлекательного Чудовища видят страшного Чужака с плетью, что жизнь их в руках держит. Вон как Гретта ночью шарахнулась, от моих пьяных глаз. А я впервые за пять лет спиртное жрал не для веселья или по необходимости, а чтоб в умат, до бесчувствия, да вот только один глаз залить и успел… Ну не мог я Зиту на кол… Даже просто убить не мог, не было в ней ненависти, бессилие, тоска, этого хоть отбавляй, я ее еще ночью по запаху обреченности за двадцать метров от хутора почуял. Но даже страха не было. Это Шейн-крысеныш страхом просто смердел, а эта словно на пьедестал, а не на смерть шла. Знала, что железка ее мне, что булавка, а шла. А вот ударила странно, чтобы не убить, а трупики-то за спиной есть, точно есть. А Гретта? Да шарахнулась, а потом губу прикусила и вперед, словно на амбразуру, да не ползком с гранатой, а в рост, с голыми руками. Не от тупости, просто нет у нее ничего, кроме детей за спиной. Вот тут я трезветь и начал. На четвертом шагу ее сгреб, а сам уже как стеклышко, даром, что самогонный выхлоп с ног валит. Губы ей ладонью прижал и давай приказывать. Едва про ведро ледяной воды услышала, закивала как взбесившийся китайский болванчик, а из глаз таким ожиданием чуда стегануло, что я себя Христом Земным и папашей Богини здешней в одном флаконе ощутил.
Потом водопад на голову, отвар какой-то травы внутрь, опять вода на холку и долго-долго слушать, ну очень внимательно. Задачка-то из детских. Это я дурак. Еще в пятом классе математичка в бошку вбивала: “Нет данных, нет решения. Не нравится ответ-читай условия, ищи информацию, может ты вообще, не ту задачу решаешь”. Так что все довольно просто оказалось. Правда ради этой простоты Зите пришлось страх смерти задавить, Гретте в ужас окунуться по саму макушку, а Лизе просто ждать. Сжимаясь от боли и страха. И верить. Быть готовой. Ко всему. Уверен, не вернись Гретта во-время, Лиза пошла бы вместо нее. Просто Гретте я уже верил и девки это откуда-то знали или просто нутром своим бабьим почувствовали.
Были бы Оля-Лена такими же “Стойкими Оловянными Солдатиками”[17], глядишь сидел бы сейчас дома да пиво пил перед зомбоящиком.
Рина испуганно моргнула и, наконец, чуть заикаясь пробормотала возвращая меня на грешную землю:
—Рабыню на повод берут когда в рабскую телегу загоняют на рынок везти. Рабской телеги у нас нет, в прошлом году Ларг на обычной клетку смастерил, но потом ее разобрал. Когда телеги нет или рабынь мало, то их связывают и на обычной телеге везут, а то и ножками на веревке, Это уж как господин решит.
—Умная какая, пожалуй, пора продавать. Зачем мне умная рабыня? Ни в поле, ни в постели проку не будет. Откуда знаешь так много?
—Отец в прошлом году старших продавал, так он нас всех перепорол, когда бузить начали,—Рина тяжело вздохнула,—а сговоренных в конюшне почти два дня связанными продержал. Пока покупатели не приехали. Мне мама Зита потом много рассказывала. Она когда молодая была, с отцом на войне жила. Ей и рабов приходилось водить к скупщикам на рынок.
—Точно. Вот на Осенней ярмарке и продам.
“Ну кто же меня за язык то тянет. Вон, девки белей мела стали. Рина, как стояла, так и растеклась по полу. Хорош стебаться, дебил, вечереет уже, а дел невпроворот”
—Благодарю за заботу, хозяин.
И тут Алекса прорвало, он встал, подцепив носком за плечо, заставил девушку оторваться от пола и требовательно протянул руку. Отобрал поводки и толкнул живую куклу в сторону входа в предбанник:
—Разденься и жди там. Буду лишний ум выбивать.
Острый клинок рассек кожаные ремешки:
—Кляпы сами вынимайте, не хватало мне еще в рот вам лазить. Вдруг пальцы откусите. Ну ладно, Ринка еще зеленая, да наивная, с ней все понятно. Но вы то успели пожить, должны понимать. Я охотник. Ремесленник, наконец, но ни разу не крестьянин. А вы все норовите прожить мордой в землю. Детей ваших мне кормить? Или распродать по дешевке? Пахать будете как…—Алекс захлебнулся, сглотнул и продолжил гораздо тише,—Вот четыре хороших ремня порезал. В следующий раз прикажите из ваших спин сыромятину резать? Не-е, лучше я Ринку на ремни пущу, толку с нее пока только ей на прокорм и хватает.
Зита превратилась в статую, вот только голова равномерно беззвучно вздрагивала. А Лизу словно срубило, она упала, обхватила ноги хозяина и совершенно по-детски заревела. Алекс вздохнул, взлохматил ей волосы:
—Детский сад, штаны на лямках.
Повернулся и отошел к встроенному шкафу. Сел, махнул рукой, садитесь, мол. Устроились напротив на коленях, кто бы сомневался… Взял лежащий на лавке бритвенный прибор. Протянул Зите:
—Умничку нашу выбрить наголо. Сверху. Снизу оставьте щетинку, чтоб выщипывать удобно было. Потом пусть две дальних комнаты драит. Чтоб блестели как родовой знак у благородного. Входить в те комнаты только голышом. Особо упертых или глупых на ремешки для поводков пущу. А перед работой отсыпьте ей пяток розг, мне Рьянга рассказала, как эта пастушка волков загрызть пыталась. Хорошо бык вмешался, а то бы она после волков и волколака покусала. Потом драите первую комнату, как малыш прибежит, отправите его за мной, а сами поросят идите принимать. Все, брысь работать!