Лишний
Шрифт:
Кодекс “мягкого рабства” запрещал наказывать чужих рабов, это приравнивалось к использованию и порче чужого имущества, прогнать, оттолкнуть, ударить, только в путь, даже боевой раб без приказа не посмеет напасть на свободного или раба выполняющего приказ, но не наказывать, не избивать, не убивать и не задерживать без очень весомого повода. За раба отвечает хозяин, имя которого обязательно есть на ошейнике раба. Свободные, тем более благородные, рабов предпочитали не замечать. Обращать внимание на говорящих животных—дурной тон. Смешно же злиться на сломавшийся в трактире стул, но вот сказать трактирщику пару ласковых, а то и поругать его жестами рук и
Проблемы конечно возникали, но до суда размолвка доходила редко, разбирались между собой, даже стражу старались не привлекать, уж очень неспешно и дорого правосудие. Штраф редко превышал двойную стоимость хорошего раба и обычно за убитого или умершего от наказания составлял пятьдесят золотых. Сумма немалая, но и бедняков среди рабовладельцев не встретишь. А вот за судебные издержки, которые приходилось оплачивать проигравшему, чиновники драли не менее трех сотен полновесных золотых кругляшей. Вполне понятное желание избить или выпороть подвернувшееся под горячую руку чужое говорящее животное могло обойтись в полсотни, а могло закончиться дуэлью, а то и убийством с кровной местью.
*
Жизнь продолжалась. Едва встав на ноги, Алекс осмотрел мужиков и понял, что те отделались гораздо легче, чем ему показалось в пылу драки. Григ просто потерял много крови, ни переломов, ни серьезных ран он не получил. Рэй тоже отделался всего-навсего трещинной костей голени. Сложнее оказалось с Ларгом. Сотрясение мозга штука темная. Если там конечно был мозг. Однако санатория на дому Алекс решил не устраивать. Не те клиенты. Таким труд—лучшее лекарство. А если от преждевременного ударного труда один поглупеет, другой захромает, а третий похудеет, беда невелика.
Рэй временно переселился в опустевший амбар. Хоть на цепи, зато ступеньки отсутствуют. На следующий день после выздоровления Алекс затеял строительство загона. Огромный и вытянутый, он походил на североамериканский ловчий кораль для мустангов. В свое время, Майн Рид буквально очаровал Алекса “Всадником без головы”. Много позже, перечитывая книгу уже в студенческие годы, он решил, что не менее трети славы стоило бы отдать переводчикам советской школы, но первое, еще детское, очарование не забыл.
Днем мужики работали на месте постройки загона. Ларг рубил тонкие деревца на жерди, бледный как лунь Григ таскал срубленное к Рэю, тот обрубал сучья и счищал кору. Готовые жерди старшее поколение подростков оттаскивало к отмеченным заранее деревьям и намертво вязало к ним сыромятными ремнями. Там, где расстояние между деревьев оказалось слишком большим, Шейн вкапывал столбы. Загон получался… странный, большие деревья и тонкий подлесок с кустами внутри огороженного пространства остались нетронуты. Зарубки на деревьях для крепления жердей делал Алекс, места для кольев Гретта определяла самостоятельно.
Сегодня рабочий день Чужака затянулся. Гретта давно увела ребятню на ужин, а Алекс все бродил по стройке словно тень отца Гамлета. Что-то не получалось… Великий и ужасный хозяин, что должен парить в недосягаемой выси, внезапно шмякнулся на землю. Приличный, по деревенским меркам, туалет, душ, баня, даже изничтожение вшей и блох, всего этого оказалось мало. К чистым кроватям с простынями вместо жестких лавок и тюфяков из прелой соломы привыкли так же быстро, как и к хорошей, сытной еде. На полевых работах крестьяне привычно впахивали, а вот к строительству загона отнеслись как к никому не нужной блажи Чужака. Проблема легко решалась, что называется, в лоб. Разложить на бревне любого, да отвесить пару десятков плетей и все завертится. Но… Противно…
“Все же мелкий крестьянин-единоличник по определению—быдло. Мелкое, пакостливое быдло. Тупик. Их место феодализм и нефиг лезть в светлое капиталистическое будущее. Правильно их большевики давили в коллективизацию. Хотя почему только большевики. Их давили все. Англичане, когда сгоняли с земель ради овечьих пастбищ, американцы, когда крупный латифундист разорял мелких соседей и, отбирая их земли, создавал совхоз имени себя любимого, где бывший мелкий, но очень гордый землевладелец хорошенько вздрюченный пахал не так как хотелось, а так, как надо. И моя Россия. Необратимое падение Российской Империи началось после дебильной отмены крепостного права. Бездельники-помещики устранились, в экономику ввалились “лишние” деньги, а производство хлеба и прочего попало в руки безграмотных, не имеющих оборотных денег хитрожопых куркулей. И не землицу они любили, не по ней плакались. Свое! Свое, мелкое, отсталое, просто убогое, но свое. Григ всего лишь их отражение искаженное кривым зеркалом средневековья. Клал он и на Литара, и на Морана I, и на весь Аренг. Его королевство—Хутор Овечий. Здесь он самый-самый, всем указ. Земляной пупок, блин-н-н… И как любое безграмотное быдло, он изгадил все, до чего дотянулся. Почти семьдесят гектаров хорошей пахотной земли, а у этого козла всего две старых кобылы и ни одного вола. Вместо железного плуга рассохшаяся деревянная козюля. Бабы вроде работящие, но блудят, что коровы на льду. Привыкли хитрить и изворачиваться. Выживать. А вот жить, просто поверить и жить, не получается.
Зита, Гретта, Лиза, мой личный исполнительный комитета облажался. Нет, это я облажался. Рассиропился. Умницы-разумницы знатоки сельского хозяйства. Отдал вожжи—кто в лес, кто по дрова. От Грига пользы и было то, что на плуг жать мочи хватало. Если я в доме с Ринкой запрусь, бабы хутор худо-бедно вытянут. Причем именно бедно. Им, конечно, досталось в последний месяц, этакий дворцовый переворот в миниатюре, хорошо хоть не Гражданская война. Но жалеть себе дороже. Этак, жалея друг друга, хором и сдохнем, а я домой хочу.
Может продать их всех нахрен вместе с Рьянгой? Сотни полторы золотых получу, да Григова заначка.”
—Подойди,—мелькнувшая сбоку тень замерла, начала осторожно приближаться. Алекс остановился и оглядевшись, присел на кучу готовых жердей. Почти одновременно перед ним на колени опустилась Гретта, еще миг и она, обхватив ноги хозяина, уткнулась лицом в потрепанные берцы. У Алекса сдавило горло. Любые слова его мира, мира изнеженных, привыкших торговать своим статусом, использовать собственное тело и душу как разменную монету, людишек, здесь оказались пустым сотрясением воздуха. Он осторожно пригладил короткие волосы и ощутил, как затряслись плечи под жесткой тканью куртки.
—Иди спать, Стойкий Оловянный Солдатик.
Лицо оторвалось от его ног и на Алекса уставились удивленные заплаканные глаза. Он впервые назвал ее так, более того, произнес это странное имя по-русски. Не потому, что не знал, как оно звучит на здешнем языке, подумаешь проблема. Просто здесь, на Аренге, они еще не имели смысла.
—Тебе надо выспаться. Завтра длинный день и очень много дел. Я потом расскажу кто такой Стойкий Оловянный Солдатик, а пока поверь, это не просто длинное смешное имя, а много-много больше… Беги, Рьянга тебя проводит, я еще посижу, устал в комнате.