Лиссабонские любовники
Шрифт:
– Антуан, Антуан, я тебя умоляю, дорогой, любовь моя, я тебя умоляю… если бы ты знал… как я думала о тебе одном, как я звала тебя… – простонала Кэтлин.
– Ну конечно… ты боишься… из-за него… И тебе нужен я, чтобы найти хоть какое-то утешение от мыслей о нем, – крикнул Антуан. – Как несчастный, ничего собой не представляющий дублер, чтобы просто провести время.
Кэтлин снова упала на подушки и вжалась в них затылком, словно пытаясь вырыть там себе убежище.
– Ну вот, я попал в точку, я вижу это, то-то же, – сказал
Он хотел усмехнуться, но в горле у него пересохло и оттуда вылетело только что-то вроде хриплого вздоха. А его глаза давили на Кэтлин, требовали, вынуждали к ответу.
Она отлично чувствовала, что возражать было бесполезно и что все, что бы она ни сказала, он исказит, отбросит, повернет против нее. Но эти глаза… эти глаза…
Она заставила себя говорить как можно спокойнее, ровно, чтобы попытаться вернуть Антуана к логическому мышлению.
– А ты не думаешь, – спросила она нежно, – что все то, что ты мне сейчас говоришь, я могу сказать тебе? И страдать от этого. Но я верю… Я верю тебе…
– Естественно… очень все просто… – воскликнул Антуан, и ему наконец удалось усмехнуться. – У меня нет тайны. Я говорю все как есть, я ничего не скрываю. По поводу моей истории зубоскалили все, кто только мог. Газеты! Процесс! Знаменитость!
На его лице появилась и застыла долгая, прямо нескончаемая усмешка, и он приблизился к изголовью Кэтлин. Там его усмешка вдруг исчезла, и он прошептал:
– Ты веришь? Конечно. Ты теперь отлично знаешь, что мне наплевать на нее. Мне наплевать на то, что я ее любил, и мне наплевать на любовь…
Крик Кэтлин, подавленный, но идущий из самой глубины ее души, остановил Антуана.
– Нет… нет… не надо так говорить, а то придется пожалеть… – пролепетала она.
Антуан еще сильнее приблизил свое лицо к лицу Кэтлин и ответил:
– Мне наплевать на это, понимаешь… У меня это не так, как у тебя! Ты опять думаешь о тех прибрежных скалах? Ты жалеешь о нем? Тебе его не хватает…
– Ты сумасшедший, – крикнула Кэтлин.
Одновременно она обвила шею Антуана руками и притянула ее с такой поразительной силой, что он оказался увлеченным на кровать рядом с ней. После этого она отпустила его. Это усилие почти полностью обнажило Кэтлин.
Через ткань ночной рубашки Антуан различал ее тело, с тонкими линиями, сделанное из такой нежной, хрупкой материи, что в первые мгновения оно всегда вызывало у него совершенно чистое, почти религиозное чувство. Он вспомнил вдруг девицу, приведенную Порфириу Рохасом, и испытал к телу Кэтлин благодарность, от которой менялась вся картина мира.
«Да, я сумасшедший… пачкать это… Это, чего я совершенно недостоин», – подумалось Антуану.
Когда он посмотрел на Кэтлин, ее лицо тоже преобразилось.
Она слегка склонила голову к Антуану, и у нее на шее обозначился тот изгиб, который так сильно любил Антуан. «Как лебедь», – подумал он уже в который раз.
Он потянулся ртом вперед, чтобы поцеловать ее, и, делая это, снова увидел рот Порфириу на шее проститутки и выражение, которое принял этот рот.
Все мужчины любят целовать женщину в это место, особенно когда она сложена, как Кэтлин. Сколько раз другой…
Он незаметно поднял голову, чтобы не потревожить Кэтлин. Она ждала с закрытыми глазами, а в уголках ее век и ее губ начинала светиться загадочная и тайная улыбка.
– Вот то, что я хотел знать, – сказал спокойно Антуан, в то время как его терзала боль, не оставлявшая в покое ни единой его клетки. – Неплохо я сыграл.
Что… ты не… что ты хочешь? – спросила Кэтлин.
Я хотел просто понять, вот и все, – сказал Антуан. – Понять, какой ты была, когда его губы касались твоей шеи. Знаешь, это красиво смотрится. (Он сохранял власть над собой. Голос его звучал все сильнее и выразительнее.) – А потом он переходил к губам или, может быть, сначала к груди? А потом он клал тебе руку под голову или брал тебя за плечи? Как я? Только с ним все шло без перерыва… Большая игра? Сразу же? Все время? Скажи мне. Чтобы я научился. Чтобы ты получила то же удовольствие. То же порочное наслаждение.
Вопросы эти Антуан разъединял паузами, беззвучными, фальшивыми смешками, ужасными гримасами.
И он продолжал, продолжал свою сексуальную инквизицию, плывя все дальше и дальше в потоке все более откровенной речи вплоть до того момента, когда он исчерпал свой запас неприличных образов. И тогда, видя, что Кэтлин упорно молчит, он схватил ее за руки и закричал:
– Ты будешь говорить! Или ты так боишься меня, что не смеешь признаться? Но пойми, что чем меньше ты говоришь, тем больше я вижу, что ты любила только его. Но только я хочу, чтобы ты это сказала.
В этот момент лицо Кэтлин, искажаемое противоречивыми чувствами, приняло необычно решительное, твердое выражение. Антуан понял, что сейчас она заговорит. И он сказал:
– Слишком поздно… Замолчи. Мне наплевать на твое вранье.
Антуану было очень холодно. Его пронизывало до мозга костей страхом, который он не мог сравнить ни с каким другим страхом. Это был страх знания.
«Я иду на попятный… тряпка… я тряпка», – думал Антуан.
Но он не испытывал по отношению к себе ни ярости, ни стыда. Только ужасную жалость.
Из-за этой жалости к себе он жалостливо посмотрел на Кэтлин и заметил, что губы у нее стали пепельного цвета, что во взгляде застыло тупое выражение и что она дрожит.
Неуверенной рукой он прикрыл глаза Кэтлин. Когда он почувствовал, что она опустила веки, он начал гладить ей волосы. Его пальцы немного дрожали, и их легкие колебания отражались во всем теле Кэтлин.
«Как он страдает… как он страдает… – думала она с отчаянием. – И я не могу ничем ему помочь… он мне ни за что не поверит. Если бы он только знал, Боже мой, если бы он только знал…»