Лиссабонские любовники
Шрифт:
В голове у нее было пусто, и Кэтлин была связана с миром только через ласку в своих волосах. Она пришла в себя, движимая всесильным внутренним порывом. «Я люблю его, – подумала она. – Ну почему нельзя быть счастливым?»
Тут у Кэтлин возникла мысль – она часто посещала ее, но не с такой убедительностью, – что сначала она должна заплатить за свое преступление. И это ее успокоило. Когда она достаточно настрадается, то, может быть, тогда…
Вот уже Антуан не так сердится на нее. Он остается… Его рука больше не дрожит. Она тяжелая, эта рука, добрая. Какой
Кэтлин чувствовала себя усталой сверх всякой меры. Каждая фибра, волокно, каждая клетка стремилась к отдыху. И она заснула.
Антуан увидел, что Кэтлин спит, только тогда, когда его рука затекла. Затаив дыхание, он высвободил ее. Кэтлин не шевельнулась.
Ее утомленное лицо с заострившимися чертами было умыто сном и было таким ясным, таким ясным…
На лице Антуана витало нечто вроде смутного отражения этой чистоты. Он наклонился над Кэтлин и вздрогнул. В уголках ее глаз блестели две маленькие слезинки. Она плакала во сне. Чтобы приблизить свое лицо ближе к ней, не разбудив Кэтлин, Антуан сполз на колени и положил свою голову на подушку. Одновременно он говорил.
– Не плачь, красавица моя, не плачь, мой маленький ребенок, – говорил Антуан. – Это для меня слишком жестокое наказание. Я не хочу. Я тебя так сильно люблю… Я желаю тебе всего самого хорошего, что только есть на свете. Не плачь.
Слез на ресницах Кэтлин больше не было.
– Ты меня слышишь… ты этого не знаешь, но ты меня слышишь, – говорил Антуан. – Слушай, слушай меня. Ты здесь, я тебя знаю, я оказался нужен тебе… и только это имеет значение. И нужно было много всего, чтобы это стало возможным. Я понимаю… Я понимаю… Но у меня много любви… Она слишком сильна. Есть много места, чтобы получить удары. А я не могу. Нужно, чтобы я давал сдачи. А если я сделал тебе больно, то мне еще больнее, чем тебе, и я люблю тебя еще больше.
Губы Кэтлин были приоткрыты, и ее дыхание было теплым, ровным и легким.
– И я с этим ничего не могу сделать, у меня нет воспитания, – говорил Антуан. – Когда мне плохо, я не в состоянии выбирать слова… Для мягкого обхождения я сколько не ищу, у меня больше ничего нет. Меня этому не научили. Но ты-то, ты ведь все знаешь, ты понимаешь, ты угадываешь. Это невозможно, чтобы ты не знала… Я тебя люблю!
Антуан заговорил громче, Кэтлин начала медленно открывать глаза. Но не успела она открыть их полностью, как Антуан уже был на ногах.
– Ты меня любишь? – тихо спросила Кэтлин.
Взгляд Кэтлин, движение ее губ располагались где-то в пространстве, которое разделяет мечты и реальность. Это продолжалось слишком недолго, чтобы это можно было назвать моментом. Но вместе с тем этого было достаточно, чтобы в ее еще затуманенных глазах появился какой-то неясный призыв, а изгиб рта стал вновь плотским. У него перед глазами опять была живая женщина.
И что бы ни делал Антуан, он не мог остановить возвращение к жизни. И у него в голове тут же появилась мысль, что – может быть, скорее всего, конечно же – Кэтлин насчитывала в своей жизни не одно чудесное пробуждение рядом с тем, другим. И что – может быть, скорее всего, конечно же – в своем полусознании она еще и сейчас искала именно того мужчину.
Антуан положил свою руку на глаза Кэтлин.
– Спи, для тебя, для меня, для счастья, для несчастья… спи, – попросил Антуан.
Кэтлин опять заснула.
Она не услышала, как немного позже Антуан ушел.
Антуан вышел из дома.
Перед подъездом стоял мужчина, казалось, он кого-то ждал. Огонек сигареты слабо освещал нижнюю часть его лица. Антуан узнал запах табака.
– Англичанин? – спросил он, приблизившись к мужчине.
– Мое имя Роберт Льюис… инспектор Льюис, – сказал тот.
Антуан на мгновение задумался.
– Значит, это правда? – прошептал он.
– Я с удовольствием вижу, что миссис Динвер рассказала вам обо мне… Превосходно, превосходно, – сказал инспектор.
Он потер руки, и огонек сигареты высветил его добродушную улыбку.
Антуан поразмышлял еще немного.
– И что?
– Ничего, – сказал инспектор Льюис. – Раз вы уходите сейчас от нее, то миссис Динвер, значит, будет у себя дома, и у меня не будет шанса встретить ее этой ночью. Я возвращаюсь. Спокойной ночи, месье Рубье.
– Вы знаете и мое имя, – сказал Антуан.
– Просто так было нужно, – сказал инспектор Льюис.
Антуан снова задумался, и на этот раз пауза продлилась еще дольше. Наконец он сказал:
– Я думаю, что я сейчас отправлю вас в больницу.
– Нет, – сказал, не меняя голоса, инспектор Льюис. – Не думаю. В Ярде, на чемпионате по дзюдо, я получил черный пояс. Спокойной ночи, месье Рубье.
Инспектор сделал несколько шагов. Антуан не шевельнулся. Льюис остановился.
– Если у вас возникнет желание встретиться со мной, – сказал он, – то перед обедом я всегда бываю в английском баре напротив маленького вокзала, откуда уходят поезда на Эсторил. Знаете, да? Место весьма приличное, уверяю вас. Заходите при случае выпить настоящего шотландского виски.
Антуан продолжал стоять все на том же месте. Он ничего не понимал.
Он сказал:
– Я не пью с полицейскими.
Бар «У Джорджа» был достаточно точной копией британских таверн: деревянная обшивка, бочки с портвейном, хорошие кожаные кресла, гравюры с изображением сцен охоты и – то, чего не было в Англии после войны, – на выбор любые напитки.
Инспектор Льюис по привычке пришел в полдень и сдержанно поприветствовал нескольких мужчин, большей частью пожилых, с приятными манерами, одетых в твид, как это бывает в клубах «Пэлл Мэлл». Инспектор сел на табурет, заказал шотландского виски и бутылку содовой, смешал то и другое, и, предвкушая удовольствие, потер руки.
Он пил спокойно, размеренно. Казалось, никакая забота не нарушала его скромную радость, но каждый раз, когда дверь открывалась, в его добродушных глазах вдруг появлялся пронзительный и жесткий блеск, и он, не поднимая головы, устремлял свой проворный взгляд в направлении входа.