Лиссабонские любовники
Шрифт:
– Понимаю, – сказал Антуан.
Только защитный рефлекс заставил его ответить подобным образом. Тогда как он чувствовал себя, напротив, окончательно заблудившимся во всех этих взаимоотношениях. Так, значит, не ревность и не любовь толкнули Кэтлин на… Тогда что же?
Антуан в течение некоторого времени ощущал что-то вроде внутреннего головокружения. Затем ответ на вопрос показался ему очень простым. Кэтлин оказалась более умной, чем полицейские. Эту женщину, эту связь, которую они не сумели найти, она ее обнаружила.
Антуан смотрел на Льюиса с искренним сочувствием. Льюис смотрел на Антуана с некоторым недоумением. Он не уследил за поворотом его мысли.
Льюис медленно распрямился в своем кресле, вытянул ноги, зажег сигарету.
– Таким образом, получается, что нет причины убивать, – прошептал он лениво. – Но она убила, и вам это хорошо известно.
– Если бы я сказал нет, что это изменило бы? – возразил Антуан.
Угроза, направленная против Кэтлин, вернула ему самообладание, и он удовлетворенно отметил про себя, что ничего инспектору не выдал. Он был доволен также и тем, что вышел из положения, не солгав. Ему претило лгать Льюису.
«А если мне сейчас уйти, – подумал вдруг Антуан. – Как раз подходящий момент. Зачем оставаться?»
Но он остался, как если бы чего-то ждал.
Льюис курил, не произнося ни слова. В зале было тихо.
– Видите ли, Месье Рубье, – сказал наконец инспектор, – в этот момент я бы хотел быть на вашем месте… в вашей шкуре… Да… Тогда я бы знал миссис Динвер так, как я не могу знать ее в моем положении. И тогда я мог бы что-нибудь угадать.
– Что? – спросил Антуан.
– Почему она убила.
Антуан нетерпеливо пошевелился.
Не обращая на это внимания Льюис продолжил:
– Почему она убила после замужества по любви этого утонченного, спортивного, образованного, красивого мужчину.
– Красивого? – повторил Антуан.
– Очень красивого, – сказал Льюис. – Вы знаете этот тип обитателей наших островов: высокий, немного смуглое лицо, светлые глаза, очень энергичные черты лица. Тип молодых людей, которые участвуют в состязаниях по гребле на турнирах в Оксфорде и в Кембридже. Представляете, да?
– Такой молодой?
– О! Нет, не слишком, но моложе меня и даже моложе вас, – ответил со смехом Льюис.
Он вдруг добавил:
– Не дадите ли мне эту маленькую соломинку, месье Рубье?
Антуан, не понимая, позволил ему взять соломинку. Он понял только теперь, что опять взял ее в руки и совершенно измочалил один из ее концов.
Инспектор Льюис дотрагивался мякотью пальца до расщепленных ногтями Антуана очень тонких волокон соломинки.
«Я выдал себя с головой и выдал ее», – подумал Антуан.
Но он остался. Он хотел услышать, что еще Льюис скажет о муже Кэтлин.
Теперь он знал, что пришел сюда сейчас – так же, как и в первый раз, – только ради этого.
Льюис положил соломинку на бочку и очень медленно, задумчиво потер руки.
Каждый день Антуан решал больше не встречаться в баре с инспектором и каждый день он туда шел.
Он нуждался в этих обшитых деревом стенах, в этих креслах, в этих бочках, в этих старых, неразговорчивых англичанах. Они составляли пейзаж и Климат его наркотического отравления. Инспектор Льюис, его приятный голос, потирание рук служили непосредственным инструментом воздействия. необходимым ядом был с каждым разом все более прояснявшийся, обраставший все большим количеством деталей образ Уильяма Динвера, мужа Кэтлин.
Между двумя мужчинами больше не было секретов. Антуан допускал всем своим поведением что Кэтлин призналась ему в убийстве. А Льюис больше не пользовался ни обходными маневрами ни какими-либо предлогами, чтобы поддерживать неутолимые поиски Антуана.
И тот и другой знали, что они получают от общения друг с другом: Льюис – все больше улик доказывающих вину Кэтлин, Антуан – все более яркий, все более живой портрет покойника.
Они никогда не говорили открыто об этом обмене как из вежливости, так и потому, что большая ясность была просто ненужной.
Пока он пребывал в баре, напротив инспектора, Антуан не страдал, или, точнее, его боль смягчалась, притуплялась, находилась под спудом. Желание узнать побольше держало его в напряжении. А потом Антуан утрачивал эту защиту, оказывался голым перед лицом все усиливавшихся мучений и самоистязаний.
«Оно и неудивительно, что она так его любила – пошла даже на убийство. И неудивительно, что она думает только о нем», – часами повторял про себя Антуан, восстанавливая в своем измученном воображении каждую черту лица, которые мало-помалу открывал ему Льюис.
Антуан теперь знал жизнь и одежду, привычки и мебель, семью и вкусы мужа Кэтлин нисколько не хуже, чем самая прилежная, самая добросовестная в мире полиция. И все это постоянно давало ему почувствовать, насколько сам он некрасив, беден, груб и необразован.
Без устали, без всякого снисхождения к себе он создавал, украшал и обогащал все новыми деталями чарующий портрет. А потом он видел Антуана Рубье, такого, каким он должен был казаться Кэтлин: невежественного, грубого, наделенного тяжелым, аляповатым лицом, безнадежно скучного.
И он размышлял:
«То, что она со мной, можно объяснить только каким-нибудь пороком».
Или еще:
«Она меня взяла только для того, чтобы выбраться из западни. Она даже Льюиса заставила идти по ложному следу».
Антуан чувствовал себя, как в аду, и в этот же ад он втянул и Кэтлин. Он не вел себя с ней так, как раньше. Он ее больше не оскорблял, ни в чем не упрекал, не пытался заставить ее в чем-то признаваться ему. Теперь информации у него было, больше чем достаточно.