Лист на холсте, или Улиточьи рожки
Шрифт:
— Да ладно, вальс танцуют все.
Она зажмурилась, собираясь с мыслями, потом открыла глаза.
— Во-первых, не все. Во-вторых, если хотите, я могу объяснить.
— Хочу, конечно! Объясняйте.
— Нам придется встать, — она высвободилась из его рук, встала, подняла его и поставила перед собой. — Возьмите меня как для вальса.
Он повиновался — взял левой рукой её правую руку, а правая оказалась у неё на спине.
— Так? Или что-то ещё?
— Так, — улыбнулась она. — Даже когда вы просто становитесь в позицию — то вы меня держите. Вчера всё время движения вы
— Вальса?
— Вальса.
— Поискать в сети подходящую музыку? — подмигнул он.
— Нет. Мне хочется на подходящем полу и в подходящей обуви. Вчера было экстремально, конечно. Я тут про вас говорю, что вы сами шли и ещё меня вели, а меня-то прямо тащить нужно было, я в тех туфлях слабо поворотлива.
— Сердце моё, вы клевещете на себя.
— Нет, я просто знаю, как должно быть, и только. Поэтому если вдруг представится случай — я буду счастлива. А сейчас предлагаю закончить завтрак.
— Так почему вы стали падать в финале? Туфли подвели?
— Нет. Ноги болели, конечно, но это не беда. Всё так, как я вам вчера сказала — нужно было лучше рассчитывать силы при поисковых операциях и разговоре с моим нелюбимым сотрудником. И если бы не вы, наша экспедиция была бы совсем не такой успешной.
— Почему? Потому, что я поймал вас и вытащил из круга?
— Не только. Откровенно говоря, нам нужно было уходить вместе с Лодовико коридорами и никаких вальсов не танцевать. Но я не нашла в себе сил отказаться, и не представляла себе, насколько нестабильным было мое состояние в тот момент. Надеялась, что справлюсь. Правда, мне очень хотелось, я давно не танцевала вальс, и я очень обрадовалась вашему приглашению. Красивая зала, живая музыка… да черт с ними, с туфлями, если можно танцевать, да еще и с вами!
— Ух ты, я запомню это, — просиял он.
Она улыбнулась в ответ — вот, мол, я снова предсказуема.
— Потом я выложилась на вальсе, а по-иному было невозможно, и к финалу мои жизненные силы были практически на нуле. Мы завертелись, голова закружилась, и в итоге вам пришлось меня ловить. А потом вы применили очень действенный способ вернуть меня в сознание, обычно работает быстро и безотказно.
— Вы имеете в виду то, что я вас поцеловал?
— Да. Это привело меня в чувство. Но Доменика же вроде рассказывала вам, как это работает.
— Рассказывала, но вчера я этого не помнил, честное слово.
— Вот, а если бы вы не привели меня в чувство, то все гости чуть позже наблюдали бы дивное зрелище — вынос бесчувственного тела. Шум, переполох и другие совершенно не нужные нам вчера вещи.
— Я думал, все как-то проще, честное слово.
— А много ли в мире по-настоящему простых вещей?
— Хорошо, а ночью? Когда вы уложили меня спать?
— А, это… Вы сказали, что вам не спится, вот я и постаралась помочь, как смогла. Не знаю, удалось ли мне сделать это красиво.
— Удалось. Помните — я же начал с того, что хочу повторить, — он взглянул ей прямо в глаза.
— Приходите вечером, — она снова улыбалась. — На самом деле, нужно признаться, мне уже доводилось применять данный метод к вам, просто я этого не озвучивала.
— Вот как? — рассмеялся он.
— Да. Можете рассердиться на меня за это, я пойму.
— Может быть, раньше и рассердился бы. А сейчас уже не хочется.
Заглянула Анна, увидела их мирно беседующими за подносом с завтраком.
— Ой, Эла, а я думала, вы оба еще спите!
— Уже нет, но мы справились. Все хорошо. Монсеньор напоил меня отличным кофе.
— А я всегда тебе говорила, что он талантливый, — ворчливо заметила Анна, — да ты меня не слушаешь!
Марни улыбался. Анна составляла в кучку чашки и блюдца.
— Пойдемте вниз, там Лодовико уговорили принести из кладовки гитару и петь. А посуду я уберу.
— Вам ведь нравится, как поёт Лодовико, экселенца? — спросил Себастьен.
— Да. Мне нравится слушать длинные истории с развесистым сюжетом. И тембр голоса у него красивый. А вы ведь поете? Мне даже говорили, что неплохо.
— Редко. Да, я умею, но из-за того, что почти не пользуюсь, хвастаться особо нечем.
— Как и мне, похоже. Конечно, меня этому учили, и в юности много пели и играли, а сейчас как-то стало не до того. Грустно, но не хочется напрягаться, чтобы стало иначе.
— Элоиза, чему вас не учили?
— Да много чему. Драться вот я совершенно не умею. Самолеты строить. Рыбу ловить.
— А вам все это зачем?
— Кто же его знает, вдруг пригодится? Ладно, пойдемте вниз, а то еще окажется, что нас ждут.
Их на самом деле ждали. Лодовико настраивал гитару, кто-то разливал вино, кто-то помогал Анне носить из кухни еду — в общем, жизнь продолжалась.
Лодовико пел, и, судя по тому, что многие песни пели хором, их знали и любили. Элоизу уговаривали взять гитару и тоже что-нибудь спеть, но она не поддалась — хорошо не получится, а кое-как не хочется. И всё. Это не помешало им отлично провести время — петь, есть-пить, рассказывать истории, которых почти у каждого было в запасе множество, и даже Элоиза рассказала парочку из своего прошлого. Марни большую часть времени просидел либо на подлокотнике ее кресла, либо на ковре у ее ног. Время от времени смотрел на нее и улыбался. Она поймала себя на том, что абсолютно непроизвольно улыбается в ответ. Когда оказалось, что дело к полуночи, а завтра предстоит возвращение в город, Элоиза снова вежливо откланялась и поднялась наверх.
Когда она вышла из ванной, умытая и с заплетенными на ночь волосами, то обнаружила, что в комнате ее дожидается Себастьен.
— Вы пустите меня в ванную?
— Конечно.
— Я быстро.
Он вернулся и вправду быстро, погасил лампу, и через секунду она оказалась в его объятиях.
— Наконец у нас то самое свидание? — рассмеялась она.
— Нет, не то самое, другое. То самое было бы в другом месте. В каком — не скажу.
— Думаете, я любопытна и стану выспрашивать?