Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры
Шрифт:
Фырканье грузовика внизу под холмом вспугнуло его мысли. Семен поднялся. Алеша Сарафанников, стоя на подножке, звонко кричал в гулкий лес:
— Здорово, лесогубы!
Дождик снова забрызгал, внезапно и звучно над лесосекой затрещал гром. Светлолобов торопливо остановил станцию. Работа срывалась.
Семен подошел к Сарафанникову.
— Ты куда?
— Куда бы шофер ни ехал, он всегда едет вперед. На нижний склад качу.
— Проехаться, что ли, пока дождь… Обратно подбросишь?
На
— Сколько же здесь кубометров? — задумчиво спросил он у Сарафанникова.
— Да, пожалуй, тысяч двести, не меньше, если не больше! — Шофер прищурился, глядя в небо так, точно слушал далекую музыку. — Десятка два хороших деревень! Ваш брат наворочал! — добавил он и ушел.
Семен удивленно посмотрел на шевелящиеся под гимнастеркой лопатки Сарафанникова, потом стал внимательно разглядывать свои большие руки с липкими пятнами сосновой смолы.
Медленно обходя груды бревен, скреб шершавую щеку. От бревен пахло смолой. Семен понюхал руки — они тоже пахли смолой.
…Дня через три Лоскутов с Клашей вышли на работу. Начальник дал им комнату, и Клаша перевезла из деревни вещи. Вечером она стояла у ворот подбоченясь, насмешливо щурясь на женщин, словно вызывая их на скандал.
Лоскутов зашел в общежитие взять чемодан. Увидев, что все его имущество вместе с кроватью — в сенях, остановился на пороге комнаты:
— У кого это руки чесались? Таких вояк можно быстро к ногтю… — Он погладил суконку-бородку.
Семен лежал на кровати, заложив руки под голову, опустив обутые ноги на пол. Ягодко сидел с намыленным лицом — брился. Арсалан стоял на табуретке, исправляя репродуктор.
— Это тебя, гнида, к ногтю надо, — ощерился он и присел, точно готовясь прыгнуть на грудь Лоскутова. — Раз — и готово! — Арсалан прижал ноготь к ногтю.
Лоскутов сжал зубы, двинулся в комнату:
— Ты что это из себя строишь?
Семен неторопливо поднялся с кровати, под ним жалобно крякнула новая, совсем еще не расшатанная половица. Лоскутов глянул в его лицо, круто повернулся, сгреб вещи и уже в открытое окно крикнул:
— Мое вам!
Арсалан наотрез отказался работать с ним в паре. Мастер просил, требовал, приказывал — Арсалан гневно твердил одно и то же:
— Паршивая овца! Нож я на него точу! Э, паршивая овца!
Семен эти дни в клубе не появлялся, в волейбол и в бильярд не играл, до темноты бродил по тайге или сидел один на берегу ручья и слушал, как он прерывисто булькал, точно вода лилась из бутылки.
…Недели через две все женщины в Синем Колодце всплеснули руками: Лоскутов бросил Клашу.
Смеркалось, когда Лоскутов вышел из новой квартиры с чемоданом. Он шел вразвалку,
— Примите, братцы, в свой табор закоренелого холостяка! — наигранно весело крикнул он.
— Разошелся? — удивленно спросил Сарафанников, лохматый, в одних трусах, — он только что вымылся в ручье, и тело еще было красным от жесткого полотенца.
— Да, не столковались по ряду вопросов, — щегольнул Лоскутов фразой, подхваченной на собрании. — Еще не родился на свет человек, который бы командовал мною.
— Значит, наскочила коса на камень. Характерами не сошлись? — Сарафанников глядел в потолок.
— Выходит, так.
— Места у нас нет, — мрачно буркнул с кровати шофер лесовоза и отвернулся.
— Вон какая резолюция, — недобро засмеялся Лоскутов.
— Да, — посочувствовал Сарафанников. — Всей бы душой рады такому человеку, но…
— Ну что же, на «нет» и суда нет. Вопрос ясен.
— Чем богаты, тем и рады, — вежливо извинился Сарафанников.
В другой комнате Лоскутова встретили еще хуже.
— Черт с вами, кланяться в ноги не буду! Подумаешь, прынцип какой-то еще из себя строят! — взбесился он и вышел на улицу.
Тут Лоскутов на свою беду столкнулся с Полиной и попросился переночевать. А уже через минуту народ собирался на ее крик:
— Глазищи твои бессовестные! Когда ты влез между Семеном и Клашкой, мы молчали. Мы изо рта пар не выпускали. Думали, ты решил жить с Клавдей по-людски. А теперь вон как повернулось дело! Чего ты рожу-то свою воротишь? Боишься в глаза людям смотреть?
Горластая Полина яростно махала руками, платок сполз на плечи. Женщины окружили Лоскутова, а он растерянно топтался, не зная, как улизнуть.
— Тю, что вы, сдурели? Чего глотки дерете на всю глухомань? Что это за постановка вопроса — совать нос в семейные дела?
— Ишь ты, волчьи глаза морозу не боятся!
— Проходимец ты!
— Да чего мужики-то смотрят! Дать ему по шее, чтобы комом летел аж до самой тещи!
— А там еще теща добавит, чтобы прямым сообщением вылетел за Байкал!
Ребята из общежития стояли в сторонке, и Арсалан счастливым голосом приговаривал, приседая и хлопая по коленям:
— Ай, хорошо критикуют! Лучше всякого собрания! Прижали хвост!
— Попрошу не преграждать путь. Разговор исчерпан. Больно зубастые стали, — огрызнулся Лоскутов, пробрался через толпу и решительно зашагал в лес.
— Эй, медведь, однако, задерет! — пронзительно крикнул Арсалан и, вложив два пальца в рот, переливчато засвистел.
— Нищему пожар не страшен. Надел суму — перешел в другую деревню, — проговорил старик Лапшов. Он возвращался с охоты: на плече висело ружье, на поясе — утка.