Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры
Шрифт:
Он первый год работал инженером на стройке пятиэтажного дома. Случилось нелепое: Петя сорвался с лесов.
Алексей Алексеевич шел за гробом, держа под руку мать Пети Надежду Сергеевну. Ветер трепал ее седые, кудрявые, по-мужски подстриженные волосы. Надежда Сергеевна смотрела поверх гроба, который несли строители. По алому небу над кладбищем плыли синие тучи. Крупная, полная, она шла твердо, величаво, думая свою длинную, горькую думу. И только когда между голыми пятнистыми березами стали засыпать сына, лицо ее облилось слезами. Она жадно хватала воздух и все никак не могла ни передохнуть, ни крикнуть.
…Алексеи
Соня училась у нее в 9 и 10-м классах. Да и жили соседями уже давно. Двери выходили в один коридор. Не пригласить Надежду Сергеевну нельзя, и в то же время, как ей сидеть на свадьбе через два дня после похорон?
Алексей Алексеевич мучился весь день и наконец все же пошел к соседке. Поговорив о том о сем, он осторожно спросил, тронув ее за руку:
— А вы, может, пойдете со мной к Соне на свадьбу? А? Пойдемте? Посидим… вспомним наше время…
Надежда Сергеевна пригладила седые кудряшки, хрустнула пальцами.
— Если, конечно, можете, — торопливо добавил Алексей Алексеевич.
— Спасибо. Я уж дома… Куда мне…
Она сняла с руки золотые часы:
— Передайте мой подарок Сонюшке. Счастья бы ей побольше и… долгой жизни…
А сейчас, подходя к дому, Алексей Алексеевич подумал, что все-таки нужно было уговорить Надежду Сергеевну. Ей, конечно, стало бы легче среди людей.
Надежда Сергеевна еще не спала. Дверь ее комнаты была открыта, и в темный теплый коридор падала полоса света. На стене мурлыкал черный счетчик. На коврике у дверей спал Петин пудель. Лохматая морда его походила на огромную махровую астру. Нос торчал сердечком цветка.
Надежда Сергеевна силой заставляла себя проверять тетради. Ей казалось — еще минута, еще только один маленький поворот колка, и в душе ее лопнет до предела натянутая струнка, и тогда она вскочит, закричит, упадет. Такой безысходной тоски, обжигающей все существо, она еще не испытывала.
Да как же такое могло случиться с Петей? Как же так могло случиться, чтобы к старости остаться ей без единого родного человека? А сколько милых, дорогих людей всегда окружало ее! Она росла в Москве, в большой дружной семье. Тишина царила только в кабинете отца — известного профессора химии, а в остальных комнатах шумела молодежь, звучали смех и музыка. У профессора было два сына и две дочери, да еще приходили к ним друзья и подруги.
Когда Наденьке отметили десять лет со дня ее рожденья, грянула революция.
С того дня прошло сорок лет. Время выкосило всю семью профессора. От первого взмаха косы упала мать Надежды Сергеевны, потом сестра — художница Римма, за ними отец. Во время войны с фашистами погибли оба брата. А в самом Берлине за день до конца войны убили мужа, хирурга, в госпитале. И вот теперь Петя…
Как сейчас жить ей, если все в прошлом, если память наполнена только дорогими призраками? А ведь ей уже пятьдесят, в эти годы трудно жить одними воспоминаниями.
Не выдержала Надежда Сергеевна, тяжело поднялась, дубовый резной стул загремел, опрокинулся.
Алексей Алексеевич стоял в дверях, потирая озябшие руки. Он был в зимнем пальто и в меховой шапке.
Надежда Сергеевна зажмурилась, сжала кулаки, потом
— Заходите, Алексей Алексеевич.
Сдергивая шапку, пальто, он суетливо бросился к вешалке. Ее заменяли рога лося, похожие на огромные, многопалые ладони.
— Посидите со мной. Крепким чаем угощу. Как вечер прошел? — рассеянно-отрывисто спросила Надежда Сергеевна, поднимая стул.
— Хорошо! Великолепно! Очень жаль, что вас не было! Жаль, жаль!
Алексей Алексеевич подсел к столу, чувствуя себя неловко в новом костюме, в новых коричневых туфлях. Все потирая озябшие руки, он оглядел комнату, забитую дорогими, старинными вещами, вазами, статуэтками, увешанную коврами, картинами и портретами родных. Эти остатки из обширного профессорского дома пахли девятнадцатым веком.
Петина кровать была тщательно застлана, и на спинке ее висели выглаженные брюки.
Алексей Алексеевич старался скрыть, что ему бесконечно грустно и одиноко, что он сейчас боится своей пустой квартиры и в эту ночь не знает, зачем ему жить.
— Давайте чаек, где он у вас? А? Где? — бодро воскликнул Алексей Алексеевич, двигая к столу тяжелое, потемневшее от времени кресло. — А ночь-то какая, беда! Стужа, тьма, ветер. А у вас хорошо. Да! Вокруг теплой души всегда уютно. Вот именно, уютно!
Голос его дрогнул.
Надежда Сергеевна внимательно посмотрела на него и стала уверять:
— Вот Сонечка теперь свое гнездышко совьет. И у нее будет вам тепло и хорошо. Еще не раз скажет она вам спасибо за то, что вы ее вырастили. Дочь у вас… и свадьба… Это хорошо. Радуйтесь! — по горлу ее пробежала судорога, ресницы задрожали.
Алексей Алексеевич без нужды передвигал с места на место серебряные щипчики для сахара.
— Нет, что вы! Что вы! Это она вам скажет спасибо! Вам! Да! — воскликнул он. — Это вы ее учили, воспитали. Много у вас по всей стране таких дочерей да сынов! Много, много!
Надежда Сергеевна разливала янтарный чай. Над черными чашечками в золотых цветах клубился пар.
— Да, всякое бывает в жизни, всякое, — задумчиво продолжал Алексей Алексеевич. — Иногда и не поймешь, кто твой отец. То ли тот, кто родил, то ли тот, кто воспитал. Помню один ледяной вечер. Матери не было дома — она уехала в деревню к родным. Помню, отец подшивал валенки. А младший братишка мой, Вася, играл, И вдруг нечаянно толкнул посудный шкаф. Он был высокий, узенький, неустойчивый. Шкаф грохнулся — и вся посуда вдребезги! Отец бросился на мальчишку и пинком его, пинком! У меня в глазах потемнело: «Не тронь!»
Отец бросился на меня. По полу на осколках посуды катались. В крови оба. Мне тогда было шестнадцать, нет, вру, семнадцать лет. А потом всего избитого, в одной рубашке выкинул отец меня в сорокаградусный мороз. Плюнул я на дверь отчего дома и ушел навсегда. Ушел!
Ненавидели мы друг друга. Отец был лавочник, а я комсомолец.
Пришел я в комсомольскую ячейку и говорю: «Ребята, я из классовой схватки вышел раненым!» Они из рук, из коленок, из спины осколки стекол выковыривают, кровь ручейками течет, а я тру отмороженную щеку и смеюсь. Молодость! Она всегда смелая, всегда сильная! Никогда не падает духом, всем бедам в лицо смеется. Смеется всем бедам! Нельзя нам забывать о молодости!