Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

Лавров Илья Михайлович

Горланили петухи, поднимая из нор в соседних падях лисиц; блеяли козы, трусцой убегая на поляны; по всему поселку звякали дужки ведер и скрипели журавли колодцев. Заспанные хозяйки, плеща на ноги, тащили воду. Таежные сопки, словно подожженные, курились туманами.

Едва рассвело, а в Синем Колодце уже всё знали.

— Да что ты говоришь! — ахнула Полина, стоя у ворот с соседкой.

— С Лоскутовым, — шептала непричесанная соседка и почему-то озиралась.

—

Батюшки! Ни стыда, ни совести! — хлопала себя по бедрам Полина. — Да им бы обоим за это морды набить. Ну ладно, вильнула хвостом — черт с тобой! Но ты же предупреди человека! Это уж насмешка получается… А Семен смирный парень — мухи не обидит.

Одна за другой подходили женщины, ставили на дороге ведра, судачили.

Рассвет был хмурый. За сопками, в стороне лесосеки, гремел гром и шел сильный дождь. Над Синим Колодцем тоже накрапывало, крыши становились рябыми.

К конторе, где у крыльца стоял грузовик, собирались трактористы, вальщики, сучкорубы.

Семен знал, что теперь долго будут чесать языки. Нелепо! Другие совершили подлость, а он почему-то чувствовал себя виноватым. Лоскутова встретят как героя, а его, Семена, как смешного чудака. И действительно, как только у конторы увидели Семена, Светлолобов пробасил:

— Неудачный жених идет! — И бабьим голоском раскатился: — Хе-хе-хе!

— По усам текло, да в рот не попало, — проскрипел пожилой, дряблощекий учетчик Харламов. — Приготовил свадебку дружку!

— Вот бы тебе так, Харламыч, на дармовщинку-то!

Молодежь начала похохатывать, но старик Лапшов, с лицом в синих пороховых крапинках, строго остановил:

— Прикусите язык, нечего зубы скалить. Человеку в душу плюнули, а вы хаханьки разводите!

Семен еще издали уловил движение, говор, смешки. Он не знал, куда деваться, но тут его выручили Ягодко и Арсалан. Они догнали, пошли рядом, и Семен принялся оживленно говорить, как будто с ним ничего не случилось. Когда подошел и поздоровался, все с любопытством стали рассматривать его.

— Ну, как дела-то? — не вытерпел Светлолобов. — Тут болтают всякое, правда, что ли?

Лицо Семена потемнело. Он враждебно молчал, не зная, что сказать.

Ягодко нехотя рассказал о случившемся. Когда услыхали, что Лоскутов уговорил Клашу в один день, Светлолобов одобрительно воскликнул:

— Вот бродяга! На ходу подметки рвет, хе-хе-хе!

— Пакостник он, Степка-то, — внушительно заметил Лапшов, — а у Клашки дурь лопатой не выгребешь. Глупость и подлость всегда рядом ходят. Эх вы, молокососы! Учат вас, учат… — И он махнул темной жилистой рукой.

— Гуляли они раньше, Степка-то с Клашкой. Ну и снова спелись, — пробормотал Ягодко.

— А ты тоже, Семен, стоял как телок! Мозгами шевелишь, точно бревна ворочаешь! — закричала Полина. — Поставил бы

весь дом вверх ногами. Обоих за шиворот, да лбами и звякнуть, чтобы черепки треснули, как яйца. Ведь вон какой медвежище!

— Вот как, брат! Значит, обскакал тебя Лоскутов, хе-хе-хе! — не унимался Светлолобов.

Засмеялись и другие.

— Хэ, смеются! Умный не смеется! — разозлился Арсалан.

Семен облегченно вздохнул, когда полезли в грузовик и разговор кончился. Сел на заднюю скамейку. Старик Лапшов устроился рядом, угостил махоркой.

Накрапывал дождик. Погромыхивал гром. В тайге попали в полосу сильного дождя. Холодные струи стекали по лицу, как проволока. Унылый, мокрый туманный лес замер под дождем. Мелькали старые вырубки с серыми пеньками. В глубине леса кукушка однотонно и нежно звала и звала кого-то и никак не могла дозваться. Дорога превратилась в речку, вода бурлила под колесами.

— А где молодожены-то? — спросила Полина, кутаясь в клетчатую шаль.

— В обнимку лежат, — весело ответил Светлолобов из-под брезентового капюшона.

Лапшов сердито глянул на них и пробормотал:

— Сегодня, кажется, поработаем с боку на бок в балагане.

И нельзя было понять, на что он сердится.

Семен ехал в одном пиджаке, подставив лицо и грудь дождю, и думал о том, что эти люди смеются не со зла, а просто им до чужой беды нет никакого дела. От этой мысли густая, как смола, печаль поползла в душу. Ведь не так же все должно быть между людьми!

Из полосы дождя уже выехали.

— Гром постучал-постучал немного да и смолк — попугал малость, — обратился Лапшов к Семену как-то по-особому, тепло.

Семен внимательно посмотрел на старика, отвернулся и, как вчера, остро почувствовал, что никому он не нужен и вообще неизвестно, зачем землю топчет. Кто он? Так, ноль без палочки. Вот он трясется на ухабах под дождем в старом пиджачишке, мокрый, неприглядный, с руками грубыми, как сосновая кора. Погладит — оцарапает. Такой заявится в город — милиционер глаз с него не спустит. Эта мысль не оставляла Семена и на лесосеке.

Лес после дождя засверкал под солнцем, будто пересыпанный множеством сияющих стекляшек. На конце каждой шишки и хвоинки висела прозрачная капля. Арсалан подпрыгнул, дернул ветку — тополек выплеснул воду, словно из ведра.

Когда с гулом рухнула первая сосна, над ней взметнулось облако водяной радужной пыли.

Электропила после дождика била током сквозь брезентовые рукавицы.

— Дьявол, царапает! — крякал и ежился Семен.

Пришлось оставить работу, пока не подсохло. Ягодко обругал начальство за то, что нет резиновых сапог и рукавиц, и пошел собирать бруснику, от которой полянки были красными. Семен расстелил пиджак, лег, задумался.