Листопад

Никонов Александр Петрович

Короче говоря, жандармерия китайского императора, его охранка ничего не знала о готовящемся восстании целых десять лет! И узнала лишь благодаря предателю. Я подчеркиваю, не рядовому агенту тайной полиции, а перебежчику, добровольному предателю, а не штатному. Начались аресты, затрудненные конспиративным построением Желтого неба. Не дожидаясь полного провала и цепных арестов, ихний Ленин - Чжан Цзяо перенес время восстания.

Несмотря на то, что до конца повстанцы подготовиться не успели, восстание полыхало двадцать

лет... А вот интересно, сколько будет длиться наше российское восстание красных повязок?

– Армагеддон.

– Что?.. Ах, в этом смысле. М-м-м. Нет, Николай Палыч, я думаю, ты не прав. Это дела российские и конец света здесь совершенно не при чем. В тебе говорит русский интеллигент, по природе своей склонный к панике, к преувеличениям, страхам. Даже если сгинет Россия, останется Европа, Североамериканские Соединенные Штаты. Наученные горьким опытом, они укрепят у себя тайную полицию и повыведут ростки красной заразы, красного хаоса, помяни мое слово.

– Да что мне твоя Америка! Весь мир сейчас с этой заразой здесь борется и где результат? А сколько крови пролито!

– А-а, брось, Николай Палыч. В союзниках согласья нет. Никак шкуру неубитого медведя не поделят. А когда увидят вместо России пустыню...

– Если бы пустыню! Кровавое болото. Пока война - ладно. Но они же взяв власть, столько еще крови прольют! Ведь человека под идею не переделаешь. Только ломать. Друг друга будут на куски рвать.

– Пускай рвут. Может, ты и прав. А может. Наша возьмет. Кстати, даст Бог, скоро переезжать будем вслед за фронтом. Сегодня Орел взяли.

– Да ну!?

– Ей-богу! Я думал, ты знаешь. Все знают. А там уже и до Москвы рукой подать. Тула - и привет, белокаменная. Запиши в своей дневник про Орел.

– За это надо выпить... Человек!
– Ковалев щелкнул пальцами.

– Слушай, - тронул его за рукав Козлов, разливая принесенную бутылку белого столового, - я давно тебя хочу спросить - зачем ты дневник пишешь? Что за кисейная привычка из девятнадцатого века! Непрофессиональное это дело. А вдруг прочтет кто?

– Не прочтет. Там нет ничего по делу. Одно прошлое, в основном, да мелкие нынешние наброски. Не бойся: имена агентов и их донесения я туда не пишу.

– Угу... За победу!

Чокнувшись, выпили.

– И все же, - поручик поставил рюмку на белоснежную скатерть.
– Зачем дневник?

– А вот погонит нас господин Ленин до самого Черного моря, - улыбнулся Ковалев, - сядем мы в Новороссийске, или в Крыму, или в Одессе на большой белый пароход и утечем в твою Европу или Америку. Вот я дневник достану и напишу по нему мемуары о нашем разгроме и бегстве. Для истории.

– А если в Москву, да на белом коне?

– Тогда о нашей победе.

– И обо мне?

– Конечно. И о Таранском.

Козлов поморщился:

– Опять ты. Таранский тоже вносит свой вклад.

– Вот я про его вклад и напишу. Как он вносит свою капельку крови в общий поток. Вернее, чужую капельку. И про инструменты его напишу.

– Не омрачай победу. Мы тогда все будем победителями. И Таранский тоже. А их не судят. Таранский для победы старается со своим саквояжем. И вообще, напишем свою историю, без Таранского. Стране нужны легенды и подвиги отцов. И никогда в этих легендах отцы никого не насилуют, не грабят, не нажираются, и не блюют. Потому что это наши славные предки.

– Чего ты взъелся на Таранского? В конце концов, идет война. Не любишь его, ну и не люби тихо, как все.

– Чего взъелся? Харьков не могу забыть... Это ж не война, это конец света какой-то.

– Ладно, - Козлов вздохнул и примирительно поднял руки.
– Все. Давай допьем - и к мадам Желябовой.

– Нет, не пойду.

– Что так?

– Устал сегодня.

– Чудак, отдохнешь как раз.

– Нет, к черту. Возьму лучше еще бутылку и пойду к себе пить. А Желябову... К Желябовой завтра. Сегодня настроения нет, поручик. Не хочу сегодня. К дьяволу вас с вашей Желябовой...

– Я ошибся, назвав тебя давеча некрофилом за эти гербарии. Ай-ай, ты же самый обыкновенный лирик, поэт. Весьма эмоциональный человек. Ну признавайся, Николай Палыч, небось стихи пишешь?

– Пишу, пишу, - буркнул Ковалев.

x x x

"Наши взяли Орел.

Неужто и впрямь скоро переезжать? Может, в сам Орел? Как пойдет наступление. Какие ужасы мы там найдем? Что стало с городом? Неужели я увижу то же, что в Харькове?

Я не могу забыть Харьков. Мы взяли город в июне, за неделю до Царицина. Я был в комиссии по расследованию большевистских злодеяний.

Застенки ЧК. Изуродованные трупы, куски тел, содранная кожа, кровь на стенах, рассказы свидетелей. Мясная фабрика. Все это зафиксировано в документах. Все это показано европейским газетчикам. Сфотографировано. Запротоколировано. На века.

А в моем мозгу запечатлена картина: скальп на подоконнике - женская русая коса, чья-то бывшая гордость - с окровавленным куском кожи. Кто она была? Гимназистка, поповна княжна, мещанка? Видимо, ее подвешивали за косу.

Это нельзя забыть. Этого нельзя забывать.

Кровавая мясорубка уже давно крутится, раскидывая во все стороны брызги и ошметки. Отчего же, господи, во времена смут, резни, потрясений на поверхность всплывают садисты и насильники? Они концентрируются в службах безопасности. Вспомнить опричнину, что они творили. Сумасшедший царь-параноик устроил кровавую утеху для потрошителей, каннибалов и насильников. Потому что безнаказанность.

Сразу всем воюющим сторонам оказались нужны опричники Таранские. Интересно, когда у него именины? Нужно будет подарить ему собачий череп и метлу.