Листопад
Шрифт:
Я ее раздевал. На лежаке из березовых жердей, покрытых раскатанными шинелями. ЕЕ небольшие розовые соски твердели под моими губами. Катя-Катюша смущалась, боялась и наслаждалась. Мои огрубевшие руки гладили ее белую теплую кожу с тонкими голубыми прожилками, похожими на змеящиеся реки на наших картах.
Наши языки сплетались и боролись.
Я целовал ее нежные веки.
Она вздрагивала всем телом и непроизвольно, чисто по-девичьи сдвигала ноги плотнее, когда я будто невзначай касался рукой черного островка волос внизу теплого живота.
Я был заведен до предела. Я был уже готов сбросить
Потом-то я понял. Он ведь ходил за ней. Видел, куда и с кем она зашла. И догадался зачем. Наверное, какое-то время терпел, борясь с собой, может, слышал стонущие вздохи Катюши. А потом не выдержал. И вбежал, чтобы удостоверится в своей ошибке, в напрасности своих страшных подозрений.
Я, конечно, рявкнул, наорал, выгнал. А он смотрел не на меня, а в большие глаза Кати-Катюши. Когда он убежал сломя голову, вспыхнувший и потерянный, я обернулся к сестричке и увидел в ее глазах дрожащие слезы.
Но мы занялись нашим любовным делом дальше, высушивая слезы и не обращая внимания на грохот шального разрыва, редкие одиночные выстрелы с линии передовых окопов. Катя-Катюша была какое-то время напряжена, но я растопил ее.
Она была девственницей. В девственницах есть очарование первого трепета. Ты, как небожитель берешь ее мятущуюся душу и вводишь через ворота боли в эдемские сады наслаждений. Играешь на ней, осторожно пробуя, как на новеньком музыкальном инструменте. Он еще не настроен. Настраиваешь, прислушиваясь к божественному камертону в своей душе, чутко откликаясь на малейший отзыв ее тонких, нетронутых до того струн готовой и ждущей плоти. Пробуждаешь спящего.
Это непередаваемо, право. Она была непередаваемо прекрасна. У каждой женщины есть своя прекрасная грань, нужно ее только увидеть. У кого-то грань одна, у кого-то две.
Но самой сверкающей многограньем мне почему-то кажется Дашенька из Бежецка, из моей последней мирной осени. Алмаз, который я до конца не раскрыл, не изучил, не познал.
А Катя-Катюша... У нее была своя блистающая прелесть. И я рассмотрел ее и познал (о, какой точный библейский термин!) ее всю.
...Затянувшись кожаной сбруей, я вышел не оборачиваясь, чтобы не смущать взглядом одевающуюся Катю-Катюшу. Пройдя аршин тридцать к тылу, увидел солдат и лежащего на шинели Федю, мертвого. В лице ни кровинки, в груди - красная дыра, легкое видно. Тем шальным снарядом его накрыло.
Я стоял и смотрел.
Тут же прибежала Катя-Катюша, сгоряча нагнулась, но поняв, что ничего сделать уже нельзя, выпрямилась и перевела взгляд на меня.
Я стоял и смотрел. Это же я его послал под снаряд. Того, кого любил, мальчика Федю Галушко, себя самого из ТОЙ жизни. Если б не я, если б наорал, если б не этот случай-случка... В отпуск хотел отправить, в Вятскую...
Я на него, а Катя-Катюша на меня смотрела. Все знали, и она о моем отеческом отношении в Феде. И, видно, было в моих глазах что-то такое, отчего Катя задрожала губами и разрыдалась. Хотела упасть мне на грудь, но что-то остановило, и она, растолкав унтеров, убежала.
Я молча развернулся и ушел. В другую сторону.
Потом был брусиловский прорыв - светлое и горячее время. Трудное, хорошее, удачное. Вдохновенное. Так меня не радует отчего-то даже наше теперешнее наступление, как возбуждало и армию, и всю Россию наше тогдашнее продвижение, когда взломав немецкую оборону, мы ходко пошли вперед. Брусилова обожала вся армия, вся Россия. Он стал национальным героем.
Катю ранило и ее отправили в тыл, а через неделю осколком мне разворотило бедро. Врачи спасли ногу.
Внешне Олег Козлов совсем не поход на Федю Галушко. Я пока не пойму, отчего я подумал об их сходстве."
x x x
Весточки от Борового не было.
Штабс-капитан задумчиво крутил карандаш, сидя на своем скрипучем стуле в кабинете. Перед ним лежал листок, на который Ковалев выписывал фамилии офицеров контрразведки - носителей той служебной информации, которая утекала к красным. Список был довольно внушительный, а был бы еще больше, если б Ковалев, покумекав ночку с Козловым, не придумали способ сократить его. Пару месяцев назад они по отработанному плану в приватных беседах за бутылкой водки запустили в строго очерченные круги коллег по управлению правдоподобную дезу. Отслеживая действия красных и перепроверяя по каналам разведки, они убедились, что большая часть дезы не прошла. Этот нехитрый трюк позволил сильно сократить список.
– Искать надо на пересечении множеств, - любил повторять поручик, поигрывая цепочкой с маленьким деревянным черепом.
– Амулет? Талисман? Символ? Брелок?
– спросил как-то Ковалев, кивнув на эту цепочку.
– Просто игрушка, -честно признался Козлов, - которую приятно вертеть и накручивать на палец. Вот так.
Он раскрутил цепочку и выпрямил указательный палец. Цепочка намоталась на него, и череп уткнулся подбородком в ноготь...
Ковалев вздохнул и еще раз проглядел список. Проформы ради он вписал туда и свою фамилию, и тут же вычеркнул ее. Затем он вычеркнул генерала Ходько, начальника контрразведки, посчитав его шпионство маловероятным. Выяснив об утечке, Ковалев и Козлов докладывали об этом Ходько, и тот именно им поручил вычислить предателя.
Дальше по списку шел Стас Ежевский. Родом из Варшавы. Кадровый. Закончил Житомирское училище. Воевал еще в японскую. В Добровольческой армии с ее основания. Собственно, участвовал в формировании.
Капитан Андрей Стылый. Воевал в Бессарабии. При немцах был в личном окружении гетмана. После взятия Киева Петлюрой бежал в Румынию, оттуда морем в Новороссийск.
Есаул Ефим Крайний. Из даурских казаков. Обширный послужной список. И никаких проколов в нем. Этот от красных настрадался больше всех. Этот вряд ли.
Подпоручик Резуха. Самое тонкое личное дело. В принципе, темная лошадка, хотя рекомендации самые лучшие. Одно время был порученцем в секретариате Ходько. Кто его рекомендовал в управление? Ежевский и недавно погибший в стычках с махновцами штабс-ротмистр Карнаухов.
Кто такой Карнаухов?..
Конечно, Резуху проверяли, но... С точки зрения контрразведки, количество проверок никогда не может быть признано достаточным. Лишнее не помешает. Кашу маслом...
Карнаухов?.. Почему Ковалеву ничего про него не известно? Нет, кто-то, конечно, его лично знает.. знал. Может быть Ежевский, может быть сам Ходько. Но Ковалев не знает. А должен. Ничего, узнает.