Листопад
Шрифт:
Ковалев поставил напротив фамилии Резухи два жирных вопроса и написал в скобках "Карнаухов". Кстати, начало службы подпоручика почти точно совпадает с началом утечки.
Так, дальше. Штабс-капитан Горелов. Денис Иванович. Ковалев вспомнил низенького, рыхлого толстячка, вечно потеющего, сидевшего этажом ниже в большой классной комнате, ныне Архиве. Оперативной работой Горелов не занимался, сидел на бумагах и, значит, обладал богатой информацией.
Личное дело, конечно. безупречно. Сын костромского фабриканта. Окончил петербургский университет... Ковалев усмехнулся: небось папашка, такой же толстый
Навоевался быстро. После легкого ранения стараниями перепуганного папы, ставшего к тому времени крупным военным поставщиком, лично знакомым с Гришкой Распутиным, осел в штабе, а потом и вовсе перебрался в столицу, где продолжал службу, не желая отчего-то совсем распростится с погонами. Но не очень преуспел, до сих пор штабс-капитан. С папиными-то связями и по близости к штабам, мог бы уже подполковником ходить, как минимум. А он как максимум штабс-капитан. Значит, совсем бездарный. И тут осел в теплом месте, над бумагами корпит, по связям папы, наверное. А где папенька его, кстати?..
Хлопнула дверь. Вошел поручик Козлов. Как всегда без стука. Ковалев правой рукой открыл ящик стола, левой кинул туда листок, правой задвинул ящик. Не столько по привычке, еще не успевшей закрепиться, сколько потому, что последним в его списке значился поручик Козлов.
– Ну чего ты без стука врываешься?
– А когда я стучал?
– искренне удивился Козлов.
– Небось, не в спальню захожу. А если кто-то в служебное время в служебном кабинете уд свой дрочит, ему, конечно, будет неудобно, что не постучались.
– Наглец какой. И за что я тебя люблю, говнюка такого?.. Вот это именно и называется: питать слабость. Потому как и не за что, а вот симпатизирую!
– А за то, Николай Палыч, что видите во мне качества, которых в себе не находите.
– Ну-ка, ну-ка. Какие? Отвечай, подлец, тотчас же!
– Холодную расчетливость, например. Я не эмоциональный человек. Далее. Я не без способностей. Причем, именно к тому делу, коим мы тут с вами имеем честь заниматься. Еще я свободный человек, без особых предрассудков.
– Просто развязный.
– Развязный, значит, развязанный, то есть не скованный, свободный. Несколько циничный.
– Это уж точно.
– В твоих словах прозвучала нотка осуждения. А ведь что есть цинизм, Николай Палыч? Циник - это человек, который не стесняясь говорит вслух ту правду, которую все знают, но не рискуют произнести сами. Герой, по сути. Первый, кто решается сказать. А уж остальным потом легче. Так и происходит раскрепощение нравов, через циников.
– До того упростились все и раскрепостились, что башки друг другу смахивают фамилии не спросивши. Всю империю кровью залили.
– Ой, да неужто циники в этом виноваты? Брось, Николай Палыч, ты путаешь. Циники внешне раскрепощают. Убирают излишнюю церемонность в словах. Тебе не все равно, с церемониями тебе башку снесут или без?
– Да уж лучше с церемониями.
– Эстетствуешь.. Да, ну и кроме того, я как Шерлок Холмс, сильный логик. Вот я, например, знаю, что у тебя в сейфе лежит бумага, где написаны фамилии всех подозреваемых. И моя фамилия там есть.
– В ящике стола. Перед твоим приходом убрал. А с чего ты взял, что я тебя еще не вычеркнул?
– Да у меня такая бумага тоже лежит. И ты там фигурируешь. Но дело не в этом, а в том, что я тебя уже вычеркнул, а ты меня нет.
– Сущий дьявол! И за что же ты меня так почтил?
– Ну, во-первых, потому что с тобой легче. Ты у нас личность видная, Георгиевский кавалер, бессребреник. Со студенчества, небось, с политическими не общаешься. Весь как на ладони. Я твое дело ой как хорошо изучил, Николай Палыч. Негде тут червоточине быть. Не на чем ей угнездится. Чист Ковалев, как образ божий.
– Таких чистых у меня полный список. Личные дела одно чище другого. Но ведь не потому ты меня вычеркнул. Есть еще и "во-вторых". И, как я понимаю, в главных.
– Есть, Николай Палыч. Ты прав. Из-за этого "во-вторых" я тебя и вычеркнул.
– Интригуешь, Олег.
– Я тебя прокалывал, Николай Палыч. А ты не прокололся.
– Ну-ка, ну-ка...
– А во-вторых, Боровой весточку прислал.
– Наконец-то! Что!?
– По порядочку, Николай Палыч. Орднунг юбер аллес. Итак, Борового готовил я. Вы про него почти ничего не знали, живьем не видели потому что утонули в текучке - саботаже на станции и ремонтной оружейке. И потому что агента я готовил еще до этого конфиденциального поручения Ходько.
– Угу.
– Кроме того, вы всегда считали, что Боровой мелкота, а я ваше заблуждение поддерживал, пока не переправил его за линию фронта, к красным. Тогда и открыл, что это грандиозная фигура.
– Угу.
– А помните, мы ходили к Желябовой, и вы там, будучи изрядно подшофе, драли очень интересную шатенку с золотой передней фиксой и шрамом на лбу?
Ковалев поморщился, будто выпил уксуса.
– Вижу, помните. А наутро, - продолжал поручик, - я как будто невзначай сказал вам, что у Борового тоже шрам на лбу от удара пивной кружкой по лицу во время студенческой попойки.
– Ну, помню.
– Это было единственное, что вы о нем знали. Больше я вам ничего сознательно не сообщал. Боровой - целиком моя разработка и находка. Вам я о нем сообщил на последнем этапе. Подкинул этот шрам на лбу после того, как прояснил масштабы личности агента.
– Повторил Козлов.
– И сказал, что собираюсь использовать Борового по делу Икса.
– Ну.
– Нет у него никакого шрама!
– Не понимаю...
– Все очень просто, Николай Палыч. Вместе с Боровым я отправил по хорошей легенде некоего Синявина, еще охранного отделения агента. Шрам-то у него на лице. Его я без заданий послал, для резерва связи и для контроля. О Боровом он ничего не знал. Но устраивался он неподалеку от Борового. И Боровой его отслеживал, потому так долго молчал, ждал определенности. Не заметить Синявина нельзя: личность уж больно колоритная. Шрам опять же. Если бы красные его взяли за этот шрам как Борового или поставили хвост в надежде выйти на связи, настоящий Боровой донес бы мне. Но сегодня связник принес весточку. Боровой устроился, прошел проверку и сообщает, что Синявин гуляет рядом чистый.