Лисянский
Шрифт:
Вскоре после окончания войны он покинул «Подражислав» и получил назначение на транспорт «Эммануил», отбитый в свое время у шведов.
На «Эммануиле» плавал в Ревель, Ригу. По службе командиром аттестовался исправно — «в должности знающ».
Кампанию 1792 года они плавали с братом врозь. Анания два года назад перевели в Морской корпус, и теперь летом он ходил в практические плавания с гардемаринами.
Незаметно подкралась осень, кампания на море заканчивалась, корабли становились на прикол. Экипажи переселялись на берег.
Лисянские первую зиму встречали вдвоем на берегу.
«Эммануил»
Летом они сняли небольшую комнату на Галкиной улице и теперь каждый свободный день проводили вместе.
Юрий подвинул свечу. Отец писал о нежинских новостях, жаловался на здоровье, звал сыновей погостить.
— Пора батюшку навестить, — проговорил Юрий, прочитав письмо. (В кадетском корпусе было не по средствам, потом война все перемешала.) — Кампанию на тот год отплаваем и айда вдвоем в Нежин. Старик скучает, заждался.
— Пожалуй, ты прав, — согласился брат.
Юрий взял с комода небольшую книжку. С недавних пор он стал дорожить этими редкими зимними часами на берегу, когда не шатало и не бросало, не свистел ветер в снастях, не слышались рядом под ухом всплески волн за бортом, тянулись томительно в полусонном сознании минуты ожидания вестового, который осторожно, но настойчиво разбудит и пригласит на очередную вахту.
Открыв книгу на закладке, он углубился в чтение записок Шелихова.
«1783 года с Лисьих островов, снаряда три судна пустились к Американским берегам, составляя людство в 300 человек. Они прибыли к Америке августа в последних числа в залив Чугацкой, названной Куком Зандвичь-Саун. Они жителями тамошними к промыслам допущены не были. Я им представлял, что я пришел к ним жить в дружбе, а не вести войну. Многих я велел кормить изготовленною работными моими для себя пищею. Такое мое с ними поведение час от часу более их ко мне привязывало».
Приходили произвольно на ум прочитанные осенью записки о последнем путешествии капитана Кука.
Изданные на английском языке, они читались не совсем свободно. Но многое в сути их было ясно. Кук, безусловно, отменный капитан и знаток своего дела. Не всегда можно понять его действия. За уведенную у его моряков козу сжег селение на островах Общества, а украденный туземцем секстан стоил тому отрезанных ушей. Григорий Шелихов подобного не допускал, покорял алеутов доброжелательностью и взаимной выгодой…
Лисянский в который раз перечитывал заголовок книги: «Российского купца Григорья Шелехова странствие с 1783 по 1787 год из Охотска по Великому Океану к Американским берегам и возвращение его в Россию, с обстоятельным уведомлением об открытии новообретенных им островов Кыктака и Афагнака, до коих не достигал и славный Англинский мореходец капитан Кук, и с приобщением описания образа жизни, нравов, обрядов, жилищ и одежд обитающих там народов, покорившихся под Российскую державу; также климат, годовыя перемены, звери, домашние животные, рыбы, птицы, земные произрастания и многие другие, любопытные предметы там находящиеся, что все верно и точно описано им самим. С Географическим чертежем, со изображением самого морехода и найденных им диких людей.
В Санкт-Петербурге 1791
Закончив чтение, Юрий еще раз перевернул первую страничку обложки, слева на фронтисписе была нарисована любопытная картинка. Причалив кормой к высоким скалам, стоял русский корабль. С него, видимо, только что, сошел путешественник в европейском платье. Стройный алеут, у ног которого смиренно лежали два громадных котика с торчащими клыками и глупыми мордами, дружелюбно протягивал ему звериную шкуру. Под рисунком затейливой вязью выведены стихи М. В. Ломоносова:
Колумбы росские, презрев угрюмый рок,
Меж льдами новый путь отворят на Восток.
И наша досягнет в Америку держава,
И во все концы достигнет Россов слава.
— Шелихов-то купец, а Михайлу Ломоносова читывал, — удивленно сказал Юрий задремавшему брату. — Где-то он нынче шастает?
За окном темень ночи, вдоль Галкиной улицы крутит поземка, от Лисьего носа воет сквозняк и с размаху, дробью бросает в оконце пригоршни снега. И вновь уносятся мысли вдаль, к берегам Восточного океана, туда, в эти неизведанные края вдохновенно стремятся люди, движимые страстью к открытиям. Примкнуть к ним — мечта многих, но не всякому это под силу.
Рождественские праздники 1793 года для Юрия Лисянского совпали с радостным событием в жизни. 1 января ему присвоили очередное воинское звание — лейтенанта.
По традиции производство в очередное звание офицеры отмечали в буфете Морского офицерского собрания. Шесть лет назад, незадолго до войны со шведами, открылось это собрание. Многие офицеры проводили здесь свой досуг вместо шатания по трактирам. Зимними вечерами устраивали музыкальные и танцевальные вечера, обменивались книгами. Буфет, особенно зимой, всегда был переполнен. В углу размещался специальный стол для праздничных застолий офицеров… На вечеринках по случаю «обмывания» пили шампанское, для желающих стояла водка и мадера.
За столом расположились, кроме Лисянских, Баскаков, Карташев, Тулубьев, офицеры с «Эммануила» Качалов и Сеченов и другие. Самым старшим оказался капитан 2-го ранга Гревенс, он верховодил. Рядом с ним сидел его однокашник в том же звании — Александр Круз, сын адмирала. С ним коротко сошелся Ананий в прошлую кампанию на «Двенадцати апостолах». На этом корабле под его командой проходили практику гардемарины.
После «штатных» поздравлений и добрых пожеланий, по установившимся порядкам подняли тосты за всех царствующих особ — наследника, генерал-адмирала, не забыли и действующих адмиралов. Завязалась непринужденная беседа.
— А что, господин лейтенант, — ухмыляясь, спросил Гревенс виновника торжества Лисянского-младшего, — вы все витаете в грезах о дальних вояжах или все быльем поросло?
Все заулыбались, Ананий опередил брата:
— Какое там. Мы едва с ним на жилье устроились, так мне покою нет. Редкий вечер не заводит об этом россказни. Книжицу про Кука у английского шкипера приобрел, а намедни, перед Рождеством, привез из Петербурга записки незнаемого Григория Шелихова…
Все с любопытством смотрели на зардевшегося Юрия, а Гревенс произнес: