Литература 9 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы, Коллектив авторов

Литература 9 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы

на обложку

Коллектив авторов

Шрифт:

Песнь вторая

…conosceste i dubiosi desiri?

Dante. Inferno, V, 120 [27]

Залив Корони от галер пестрит,Из окон города свет ламп разлит.Затеял нынче пир паша Сеид,Тем пиром торжествуя наперед,Как он пиратов пленных приведет;А в этом поклялся аллахом он;Фирману [28] верный, был он принужденСтянуть сюда весь флот могучий свой;Матросы бродят шумною толпойИ спорят о призах один с другим,Забыв, что враг еще недостижим.Сомнений нет, что солнечный восходПиратов побежденными найдет.Покуда ж часовые могут спать,Когда хотят, и в грезах убивать.А у кого велик избыток сил,На греках тот свой изливает пыл.К лицу герою с чалмоносным лбом [29] Кичиться храбростью перед рабом!Он грабит дом, но жизнь щадит пока…Сегодня милосердная рукаНе бьет затем, что сила велика,Хотя иной уже разить готов,Воображая завтрашних врагов.Гуляет, буйствует паши оплот.Кто хочет жить, смеется с ними тотИ подает им лучшие блюда.Когда уйдут, – их будут клясть тогда.

Высоко в зале возлежит Сеид.Сонм бородатых шейхов [30] вкруг сидит.Пилав [31] доеден, шумный пир затих.Паша пьет вина, хоть запрет на них,А остальным плодов и ягод сокРабы подносят, как велел пророк.Дым чубуков [32] струится все сильней,И вьется в пляске легкий рой альмей.Заря увидит шейхов на волнах,Ночное море им внушает страх;Гуляке слаще спать среди перин,Чем над ревущей бездною пучин.Пируй; а надо драться, так в борьбеКорану доверяй, а не себе;И все ж так многочисленны войска,Что их победа кажется легка.

С поклонами приходит от воротРаб, караулящий наружный вход;Сперва коснулся он рукой земли,Потом его уста произнесли:«Бежавший из пиратского гнездаЗдесь дервиш [33] , может он войти сюда?»Короткий взгляд Сеида он поймалИ ввел святого человека в зал.Ладони дервиш на груди скрестил,И слаб был шаг его и взор уныл.Его состарил пост, а не года.Бескровным сделала его нужда,И небесам была посвященаПод капюшоном черная копна.Скрывали складки рясы стан егоИ грудь, что пела бога одного.Выдерживал спокойно взгляды он,Его сверлящие со всех сторонИ жаждущие знать, какую вестьПаша сейчас позволит произнесть.

«Откуда ты?» — «Меня держал пират,Но спасся я…» — «Где и когда ты взят?» —«Из порта Скаланова на ХиосШел наш корабль; но счастья не принесНам тот поход: товаром овладелПират с командой; плен был наш удел.Других богатств я потерять не мог,Как лишь свободу выбора дорог.Однажды ночью, в душной тишине,Рыбачий бот надежду подал мне,И я бежал, и здесь укрылся я.И кто ж, паша, страшится близ тебя?»«Ну, что пираты? как у них дела?Готова ли к защите их скала?Не чуют ли, что пламя навсегдаСотрет следы змеиного гнезда?» —«Паша! у пленного печален взгляд.И быть шпионом может он навряд.Я только слышал, как шумит волна,Спасти меня из плена не вольна,И видел блеск сияющего дня,И был он слишком ярким для меня.Я знал – чтоб радостным опять мне быть,Свои оковы должен я разбить.Но сам судить ты можешь, раз я тут, —Они опасности совсем не ждут;Бежать бы рвался ночи я и дниНапрасно, если б стерегли они;Но тот, кто не видал, как я бегу,Беспечно даст приблизиться врагу.Паша! я слаб и морем утомлен,Нужна мне пища, нужен крепкий сон.Позволь уйти мне! Мир тебе! Прости.Мир всем вокруг! Дай отдых, отпусти!»«Стой, дервиш! Я не все еще спросил!Ты слышишь?.. Сядь, коль не хватает сил.Накормит раб тебя и напоит.Пируем мы, ты тоже будешь сыт.Поевши, дашь ответ, о чем спрошу,Полно и ясно – тайн не выношу».В смущенье все на дервиша глядят.Он бросил на Диван недобрый взгляд,И пиршество не нравится ему,И нет в нем уваженья ни к кому.Как в лихорадке, в нем вскипела кровь,Но лишь на миг, – он стал спокоен вновь;Он сел в молчании, и строгий взорБыл полон мира, как и до сих пор.Пир длился; дервиш отвергал блюда,Как будто яд подмешан был туда.Но после дней жестокого постаТаким бесстрастным был он неспроста!«Ты болен, дервиш? Ешь… Иль этот дом —Дом христиан? или враги кругом?Ты отвергаешь соль – священный знак!С тобою соль деливший уж не враг:Враждебные связует

племена,Братает ненавидящих она!»«Соль приправляет лакомства; едаМоя – коренья, а питье – вода;И мой обет и мой закон таков:Не ем ни средь друзей, ни средь врагов.Пусть будет странным то, что я скажу,Но головой своей не дорожу:За власть твою – нет! за султанов тронНе стану есть, не преступлю закон.Когда б его нарушил, то пророкНе дал бы в Мекку [34] мне найти дорог».«Что ж, хороню! Пути ты ищешь в рай…Ответь мне только, а затем ступай.Их сколько?.. Как, уж день?., иль свет звезды?Что там за солнце встало из воды?Туда! Туда! На зарево беды!..Предательство! Где стража? О пророк!Пылает весь мой флот, а я далек!Проклятый дервиш!.. Взять его в тюрьму!..Так ты шпион! Держите! Смерть ему!»Поднялся дервиш заодно с огнем.Была ужасной перемена в нем;Поднялся дервиш – больше не святой,А воин вдруг, бросающийся в бой:Снял капюшон, хламиду [35] бросил с плеч,Блеснули латы, ярко вспыхнул меч,Взвилось над шлемом черное перо,И взгляд зажегся мрачно и остро.Он адским духом показался им,Который бьет, но сам неуязвим.Смятенье дикое и темный жар,Внизу свет факелов, вверху пожар,Крик ужаса и смешанный с ним стон,Проклятья громкие и ятаганов [36] звон!И самый воздух адом насыщен!Рабы, спасаясь, видят, как во сне,В крови весь берег, океан в огне.И камнем крик паши идет ко дну:«Взять дервиша! Держите сатану!»Их видя ужас, с сердца сбросил тотОтчаяния неподвижный гнет:Ведь слишком рано; раньше, чем он ждал,Пожар зажжен, хоть не был дан сигнал.Их видя ужас, он свой рог схватилИ коротко, но резко протрубил.Ему ответили… «Ответ мне мил!И вашей быстроте не верил я!И думал – бросили меня друзья».В его руке мелькает лезвие,Он мстит за промедление свое;Их сводит бешенство его с ума,Хоть он, как перст, один, а их – их тьма.И множество тюрбанов [37] тут и тамЛежат раскроенные пополам.Сеид, измучен, разъярен, тесним. —Сражаясь, отступает перед ним.Хоть он и смел, но все ж его страшитПротивника великолепный вид!И, видя флот, пожаром залитой,Он, вырвав бороду, бросает бой.Уже пираты ворвались в гарем,Несутся, смертью угрожают всем.Рабы бросают меч, моля с тоскойПощады, – тщетно: кровь течет рекой!Корсары ломятся туда скорей,Куда звал рог Конрада, где сильнейСтон жертв, где озверевшие мольбыСвидетельствуют им исход борьбы.Он перед ними, одинок и смел,Как тигр насыщенный средь груды тел!На их привет он кратко отвечал:«Паше готовлю смерть, но он бежал!Еще не все доделаны дела:За флотом – город должно сжечь дотла!»

Они хватают факелы в ответ —Пылает все: дворец и минарет [38] В глазах вождя жестокий блеск возник,Но вдруг погас – внезапный женский крикБыл для него как похоронный звон;В боях бестрепетный – тут вздрогнул он.«Они в гареме [39] ! Не прощу винуТому из вас, кто тронет хоть одну:Месть рока упадет на наших жен.Мужчина – враг, пусть будет он сражен,А нежный пол быть должен пощажен.Да! Я забыл! Но небеса и адСмерть беззащитного нам не простят.Еще не поздно! Я зову вас всехСнять с наших душ хотя бы этот грех».Взлетел по лестнице и в дверь вошел,Хоть жег ступни ему горящий пол,Хоть черный дым душил, стесняя грудь,Из зала в зал он пролагал свой путь.Нашли! Спасли! Несут сквозь гарь и жарДобычу, полную волшебных чар;Заботлив каждый; пестует, как друг,Беспомощной красавицы испуг.Так вождь умеет усмирять их нрав,Кровавые их руки удержав.Но кто же та, что он спасать готовСреди развалин тлеющих столбов?Любовь приговоренной им души —Краса гарема и раба паши!

Гюльнару он приветствовал едваИ не был щедр на теплые слова.Покуда доблесть поступала так,Объятым страхом, отступавший враг,Погони не увидя за собой,Замедлил бег и вновь рванулся в бой.Сеид смотрел, и вдруг он увидал,Что был отряд корсаров очень мал.И вспыхнул он: вот что наделал страхИ неожиданность в его рядах!Аллах! Аллах! Отмщенье возопит!В слепую ярость вырастает стыд.Зуб за зуб! Кровь за кровь! Пусть подтвердят,Что миг удачи повернул назад.Бежавший – в бой бросается теперь,Разивший – защищается, как зверь.Конрад опасность видит, видит он —Его отряд врагами окружен.«Сломаем цепь, прорвемся сквозь нее!»Сомкнулись, бросились – напрасно все.Сильней теснимы дикою ордой,Без страха, без надежд кончают бой.Уж беспорядка их ряды полны:Они разбиты, смяты, сражены,Но каждый борется еще, как лев,И падает на землю, ослабев,Удары расточая до конца,И меч блестит в руке у мертвеца!

Но прежде чем вернулся враг назадИ с ним сражаться бросился Конрад,Гарем с Гюльнарои, солнечным цветком,Доставлен был в магометанский [40] домИ безопасностью там окружен,И слезы высохли у дев и жен.Прелестная Гюльнара смущена;Припоминая, думает онаО том, каким учтивым был пират,Как был приветлив голос, мягок взгляд.Как! тот корсар, запачканный в крови,Добрее, чем Сеид в часы любви?Паша, лаская, ждал, чтобы онаБыла той ласкою восхищена;Корсар спасал и говорил тепло,Как будто быть иначе не могло.«Мне суетная мысль волнует кровь:Того вождя хочу увидеть вновь.Свершил он подвиг смелый и большой,Спасая жизнь, забытую пашой».

Его увидела она: стеснен,Завидуя убитым, дрался он.Своих он потерял, но страшно врагПлатил за каждый выигранный шаг.Упал в крови, но смерти не найдя,И взяли в плен сраженного вождяЗатем, чтоб искупал вину и жил,Чтоб месть его терзала свыше сил,За каплей каплю кровь беря из жил,Чтоб знал Сеид, жесток, нетороплив,Что, вечно умирая, все ж он жив.Победоносный вождь! Как, это он,Чей взмах руки был только что закон?Да, он! Обезоруженный стоит,Не огорчен лишь тем, что не убит.Ничтожны раны, кровью не истечь,Он целовать готов разящий меч.И неужели раны не хотятЕго отправить… в небо или в ад?..Из всех один неужто не умретОн, потерявший им, сраженным, счет?И он познал все то, что знает тот,Кого низверг Фортуны поворот.Гнев победителя сулил емуУжасных пыток медленную тьму,И он страдал; но гордость, что велаЕго ко злу, снимала грусть с чела.Торжественной суровостью хорош,Конрад на победителя похож.Ослаб от битвы, от засохших ран,Но взор уверен и не согнут стан.Хоть громко издали его клянетЗабывший страхи прежние народ,Бойцы к нему почтения полныИ мужеством его удивлены.А мрачный страж, ведя его в тюрьму,Присматривался с ужасом к нему.

Явился лекарь, чтобы посмотреть,Что может он еще перетерпеть:Нашел, что цепь ему не тяжела,И обещал, что пытка будет зла:Назавтра солнце, опускаясь в дол,Увидит казнь сажания на кол,А утром, начиная новый бег, —Как эту казнь выносит человек.Страшней и длительнее пытки нет.Сверх страшных мук – томящей жажды бред.Смерть не придет, не сжалится судьбаЛишь коршуны кружатся вкруг столба.«Воды! воды!» Но не омочит ротИ капля влаги: выпив, он умрет.Вот приговор Конраду! Все ушли,И он один в оковах и в пыли.

Хоть много чувств кипело в нем глухих,Но он и сам не разбирался в них.Бывает хаос в сердце и в уме,Когда все спутано и все во тьме.Сил потревоженных разорван круг,И угрызение проснулось вдруг,Как демон злой, молчавший много лет,Когда все кончено – дает совет.Напрасный голос! Разум не смущен,Тот чужд раскаяния, кто силен!И даже в час, когда душа полнаИ для себя раскрыта вся до дна,Нет страсти, нету мысли ни одной,Что остальных затмила бы собой,Лишь, как на смотр, летит со всех сторонЖивых воспоминаний миллион.Тщеславие мертво, любовь нема,И под угрозой честь и жизнь сама;Восторг иссяк, лишь ненависть живаК тому, кто не скрывает торжества;Уныло прошлое, а впередиНи злого, ни хорошего не жди!Дела, слова и мысли, что годаНе вспоминались, выплыли тогда!То, что казалось просто и светло,Вдруг преступленьем на сердце легло;Ужасен смысл зла, сокрытого от глаз.И тайный грех губителен подчас.Здесь все, что возмущает, взор страша, —Как гроб разверстый: голая душаВо всей печали, – гордость все ж сильна,И разбивает зеркало она.Да, гордость скроет, смелость даст отпор.Все поправимо – только не позор.Страх знает каждый! Скрыть его от всех —Хоть ложь, но все-таки похвальный грех.Не тот, кто чванством потрясает твердь, —Храбр тот, кто молча принимает смертьИ так привык к «последнему прости»,Что сам встречает смерть на полпути!

В высокой башне, в крепостных стенах,Конрад сидит, закованный в цепях.Погиб дворец паши в пожаре, – тутИ пленник, и весь двор нашли приют.Не кажется Конраду жребий строг:Казнил Сеида так же, если б мог.Он в одиночестве – и погруженВ свое былое; но не грустен он.Одну лишь мысль не смог он перенесть:«О, как Медора примет эту весть?»Тогда – тогда лишь! – был на все готовИ рвался в исступленье из оков.Потом нашел забвенье иль покойИ рассмеялся над своей тоской.«Пусть завтра пытка истерзает грудь, —Чтоб твердым быть, мне нужно отдохнуть!»Подполз к матрацу, слабостью томим,И сны мгновенно овладели им.Начался бой лишь час тому назад,И времени не тратил зря Конрад.Секундам цену знает и злодей,Свершая преступленье поскорей.За час один с ним столько перемен:Был дервишем, разил, был схвачен в плен.Смотрел на пламя, слушал ветра гул,Губил, спасал, попал в тюрьму, уснул.

Он спит спокойно, даже иногдаДыханья нет, – о, если б навсегда!Он спит. Но кто над этим сном склонен?Враги ушли, друзей не знает он.Иль он утешен ангельским гонцом?То женщина с божественным лицом!В руке лампада; свет ее прикрыт,Чтоб вдруг не осветить того, кто спит.Незримой скорбью истомленных век,Что раз открыв закроет он навек.Прекрасна, темноглаза и строга,В кудрях ее сверкают жемчуга,Легка как тень, ступни обнажены,Как снег слепительны, как снег нежны…Но как сквозь стражу пробралась сюда?О, женщины бесстрашны иногда,Когда влечет их жалость и беда!Гюльнаре не спалось; пока СеидВо сне с пиратом пленным говорит,Она вскочила, взяв кольцо-печать,Что ей привычно было надевать,И с ним прошла сквозь непроглядный мрак,Показывая сонной страже знак.Они устали, давит тяжесть грудь,Им, как пирату, хочется уснуть.Зевая и от холода дрожа,Не сторожат уж больше сторожа:Подымутся, посмотрят на печатьИ, не спросив: «Зачем?», – уснут опять.

Она дивилась: «Спит спокойным сном!Другие плачут и скорбят о нем.И мой покой его судьбой смущен.Зачем внезапно стал мне дорог он?Да, правда, жизнь мою и честь он спасИ от позора оградил всех нас…Но думать поздно! Сон его смущен!Он дышит тяжко… вот проснулся он!»Он поднял голову и, ослеплен,Своим глазам сперва не верил он;Пошевельнул рукой, и звон оковВернул его в тюрьму из царства снов.«Что за виденье вижу пред собой?Неужто так красив тюремщик мой?» —«Меня не знаешь ты! Суров и смел,Не много совершил ты добрых дел.Взгляни и не забудь! Ты спас меняОт ужасов позора и огня!Зачем к тебе пришла, хоть ночь темна?Хочу помочь – мне смерть твоя страшна», —«Красавица, ты будешь здесь одна,Кому конец мой не зажжет очей.Победа их!., пусть пользуются ей!Но все же их любезность высока:Прекрасней не встречал духовника» [41] .Как странно, что в союзе иногдаС веселостью смертельная беда!Так хочет обмануть себя тоскаУлыбкой, но улыбка та горька.Мудрейший и прекраснейший идетС забавной шуткою на эшафот [42] !Так обмануть не стоит ничегоСердца людей, – все, кроме одного.Что б ни было с Конрадом, в этот мигСмех дико развязал ему языкИ сеть морщин разгладил на челе, —В последний раз, быть может, на земле.Смех не к лицу тому, кто жизнь своюВ унынии провел или в бою.

«Корсар! ты на смерть осужден! Но яПеред пашой защитница твоя.Тебя жалею я, хочу, чтоб жил.Сейчас для бегства у тебя нет сил.Но что могу, то сделаю, чтоб скорНе был бы так твой страшный приговор.Ты видишь, большего нельзя сейчас,А неудача гибельна для нас».«Готов на все! Мне чужды боль и страсть!Я низко пал, мне ниже не упасть…Не соблазняй, свободою маня:То недостойно было бы меня.Ужель бегу, врага не победив,Из всех моих один останусь жив?Есть женщина – о ней скорблю душой,И взор мой увлажняется слезой.Мне озаряли мрак земных дорогМой бриг, мой меч, моя любовь, мой Бог.Покинув Бога, я покинут имИ волею его теперь казним.Не оскорблю молитвой горний трон,Как трус, что молит, страхом удручен.Я все снесу, и не раздастся стон.Пусть выбит меч из недостойных рук —Он был мне верный и надежный друг!Пусть бриг на дне – лишь о моей любвиГотов молитвы расточать мои.О! к жизни лишь она меня зовет.Но смерть моя ей сердце разобьет.Увянет цвет… Гюльнара, до тебяЯ равных ей не замечал, любя». —«Другую любишь? Что мне до того?Что? Ничего!., навеки ничего…И все ж… ты любишь! Как счастлива та,Что верным сердцем верно понята,Не зная пустоты, грез не тая,Не мучаясь о вымыслах, как я». —«Как, ты того ласкаешь, не любя,Кому я из огня вернул тебя?» —«Любить пашу! Любить его! О нет!Старалась прежде я найти ответНа страсть его, но лед в моей крови.Я знаю: без свободы нет любви.А я раба, хоть избрана пашой,Хоть кажется, что счастлива душой!Я сердце спрашиваю иногда:«Ты любишь ли?» – но не ответит: «Да!»Как выносить ту нежность тяжко мне,Сражаясь с отвращеньем в глубине,И, ужас в сердце затаив своем,От одного скрывать другого в нем!Берет он руку – ах! мне все равно,И кровь течет спокойно, холодно:Отпустит – падает, как не жива,И ненависти нет, и страсть мертва,Лобзание не греет мне уста,Я ледяною дрожью облита.Когда б я знала чувств горячих пыл,Быть может, гнев мне б сердце обновил,Но встреч не жду и расстаюсь легко.Он – здесь, я в мыслях – где-то далеко.Приходят думы – я боюсь и жду,Когда до омерзенья я дойду.Чем быть его женою, – что мне честь! —Я рабство предпочла бы дальше несть.Когда б ту страсть развеяли ветра,Когда б ласкал другую до утра,Счастливой стала б я – еще вчера!Коль любящей я буду в эту ночь,Знай, пленник, – это чтоб тебе помочь.Я жизнь за жизнь тебе надеюсь дать.И будешь ты с любимою опятьДелить любовь, которой мне не знать.Прощай! уж утро! Пусть мне будет ложьИ тяжела – но завтра не умрешь».

Прижала к сердцу пленника персты,И были грустны нежные черты;Потом исчезла, как чудесный сон.Была ли здесь? Один ли снова он?Но на цепях его горит алмаз —Слеза, пролитая из ясных глазСвятой и сострадательной тоской,Граненная нездешнею рукой.Волнующа, опасна, как гроза,Пленительная женская слеза!Оружье слабой женщины, она,Как щит и меч, спасительно сильна.Что Добродетель перед ней сама,Раз Мудрость сходит от нее с ума?Пал целый гордый мир, бежал герой [43] За робкой Клеопатриной слезой.И многие – не только триумвир [44] —Земной теряли и небесный мирИ принимали ужас вечной мзды,Чтоб выручить кокетку из беды!

Уж утро. На чертах его немыхИграет луч, но нет надежды в них.Что ждет его? Быть может, на челоОпустит ворон черное крыло,Его сомкнувшимся глазам незрим,И сядет солнце, и роса, как дым,Прохладою тумана своегоВсе оживит, но только не его!

…тайный зов страстей? Данте. Ад, V, 120

Фирман – указ султана.

Чалмоносный лоб – с чалмой на голове, здесь: турок.

Шейх – глава мусульманской религиозной общины.

Пилав – плов.

Чубук – здесь: трубка.

Дервиш, – нищенствующий мусульманский монах.

Мекка – священный город мусульман и место их паломничества.

Хламида – длинная одежда.

Ятаган – кривой турецкий кинжал.

Тюрбан – головной убор у турок.

Минарет – высокая башня при мечети.

Гарем – женская половина дома у богатых мусульман, где проживали жены.

Магометанский – мусульманский.

Духовник – священник, принимающий исповедь.

Идти на эшафот – идти на смерть; эшафот – место

Герой – здесь: полководец и политический деятель Древнего Рима Юлий Цезарь, который во время египетского похода был покорен красотой Клеопатры.

Триумвир – участник триумвирата, здесь: Цезарь; триумвират в Древнем Риме – совместное управление государством тремя лицами.

Песнь третья

…come vedi, ancor non m'abandonna.

Dante. Inferno, V, 105 [45]

Холмы Морей превратив в пожар,Садится медленно багровый шар;Нет, здесь не Север, где обвит он мглой,Здесь блеск неомраченный и живой!И желтый луч, пронзая глубину,Сверкает сквозь зеленую волну.Эгинских скал позолотив хребет,Бог радости последний шлет привет;В родной стране он длит конец зари,Хоть здесь его разбиты алтари.Уж тени гор бросают длинный клинНа твой залив, суровый Саламин!Их арок голубых далекий рядБагрянцем зажигает жаркий взгляд,И краской нежной, видною чуть-чуть,Бог отмечает свой веселый путь,Покуда, мрак раскинув в ширину,За скат Дельфийский не сойдет ко сну.В такой же вечер так же цвел закат,Когда – Афины! – умирал Сократ.О, как была страшна ночная тень,Кончавшая его последний день!О нет! о нет еще!.. и день не гас,И долго длился драгоценный час.Но что лучи тому, чей меркнет взор?Ему безрадостно сверканье гор.Заря казалась скудна и тускла,А прежде Феб не хмурил здесь чела.Еще он не зашел за Киферон,А кубок с ядом был уж осушен. —Бесстрашно тот покинул мир земной,Кто жил и умер, как никто иной.Чу! над Гиметом, высока, светла,Царица ночи медленно взошла.Предвестник бурь – туманное кольцо —Не закрывал ей дивное лицо;Колонна возносила в лунный хмельСвою сверкающую капитель [46] ,И, словно разлитой дрожащий свет,Серп воссиял, венчая минарет.Густые рощи трепетных олив,Там, где Кефис струится, говорлив,Печальный, черный кипарис, мечетьИ над киоском блещущая медь,И пальма, чей таинственный шатерНа храм Тезея тени распростер, —Все чар полно и взоры все влечет,И лишь бесчувственный здесь не вздохнет.Опять беззвучно море, присмирев,Баюкая в груди уснувший гнев,И волны нежной радугой горят,То золотой, то изумрудный рядСливая с тенью дальних островов,Где океан и ласков и суров.

Не о тебе пою, но мысль с тобой!Увидев моря твоего прибой,Как имя я твое не назову?Как не отдамся снова волшебству?Афины! Солнца твоего заходКто видел раз, уж не забудет тот.И сердцем сквозь пространство и годаК Цикладам я прикован навсегда.Но не чужда героям ты моим:Конрадов остров прежде был твоим,Тебе его с свободой возвратим!

Закат потух. Последние лучиИстаяли, и мечется в ночиМедоры сердце, – третий день минул.И нет его! ее он обманул!А ветер слаб, и ласков моря гул.Вернулся бриг Ансельмо; ничегоОни не знали о судьбе его.Когда б Конрад – о, если бы он знал! —Один вот этот парус подождал!Поднялся сильный бриз. Весь день вдалиЕй мачты чудились и корабли.Гонима нетерпением, онаК ночному берегу сошла однаИ там бродила; яростный прибойМочил ее одежды, гнал домой.Покинуть берег не хватало сил,Ей холод только сердце леденил.Уверенность росла, страшней всех мук, —Она б сошла с ума, явись он вдруг.И наконец… потрепанный баркас!Гребцы увидели ее тотчас.Измучены и скупы на словаОни сказали, что спаслись едва,И замолчали, слов не находя,Чтобы гадать об участи вождя.И что могли сказать? Ведь неспростаИм вид Медоры связывал уста.Все было ясно! Не склонив чела,Она всю тяжесть горя приняла.Величье чувств, готовое к борьбе,Плоть нежная ее несла в себе.Была надежда – плакала она;Погибло все, и вот она сильна.И эта сила говорила ей:«Уж ничего не может быть страшней!»Такой же темной мощностью согретЖестокой лихорадки жаркий бред.«Безмолвны вы, но в вашем сердце тьма.Не говорите!.. Знаю все сама!Хочу спросить… а губы не хотят…Скорей ответьте, где лежит Конрад?» —«Не знаем, госпожа! Но говоритТоварищ наш, что не был он убит…Он был пленен, в крови… но он был жив!»Она не внемлет: волю сокрушив,Прорвались чувства, хлынув, как волна.Ее душа была побеждена:Она шатается и падает; прибойГотов ей быть могильной пеленой.Здесь много грубых рук и мокрых глаз.И помощь ей оказана тотчас:Кропят водой, стараются поднять,И жизнь к ней возвращается опять…Позвав к ней жен и девушек скорей,Которые расплакались над ней,Идут к Ансельмо: будет нелегкоСказать о том, что было, коротко.

Они совет держали меж собой;Их речь дышала местью и борьбой.Ни отдыха, ни страха! Как везде,Был дух Конрада с ними и в беде.Что б ни было, те, чей был вождь Конрад,Коль жив – спасут его, коль мертв – отмстят.Враг, берегись! Еще не сраженыВсе, кто храбры и чьи сердца верны.

В своем гареме сумрачный сидитИ думает о пленнике Сеид.И мысль его то в неге, то во тьме:То близ Гюльнары, то опять в тюрьме.У ног его рабыня без концаГотова

тень сгонять с его лица.На взгляд огромных пристальных зрачковНе отвечает взглядом он, суров.И кажется, что к четкам он склонен,Но мысленно терзает жертву он.«Паша! настал твой час… Какой ударТобою нанесен!.. В плену корсар.И он умрет… он заслужил того.Но что та смерть для гнева твоего?Ценой сокровищ эта головаМогла бы выкуплена быть сперва:Пиратский клад богат, неоценим.О, если б, мой паша, владел ты им!Пирата пустишь, но возьмешь опятьИ трудно ли затравленного взять?Остатки шайки, коль умрет Конрад,В другие страны увезут тот клад».«Когда б за каплю крови он мне далЗа каждую алмаз или опал,Когда б за каждый волос вместо мздыСияли горы золотой рудыИ сказочные клады всех временЛежали б здесь, – не откупился б он!И час бы я не медлил ни один,Когда б над ним я не был господин.Я страстно выбираю месть моюИ, долго муча, долго не убью».«Сеид, твой гнев смягчить я не хочу.Он слишком справедлив, и я молчу.Хотелось мне добыть тот ценный кладТебе, – отпущен, не уйдет пират,Бессильный, потерявший мощь и рать:Прикажешь ты – он будет взят опять». —«Он будет взят опять… И должен яЕго пустить… когда в руках змея?Простить врага? Чья просьба? Ах, твоя!..Ходатай мой прекрасный! хочешь тыТак отплатить за проблеск доброты,С какой гяур [47] спасал одну лишь ту,Чью, верно, не заметил красоту?Его превозношу за это сам.Но дай ушко, совет тебе я дам:Тебе не верю, женщина! От словТвоих сомненьям доверять готов.В его объятьях, бросив свой сераль [48] ,Скажи, мечтала ль ты бежать с ним вдаль?Ответ не нужен – вижу, как зажегПреступный пламень бледность этих щек.Смотри, прекрасная, поберегись,И не о нем одном теперь молись!Лишь слово… Нет… молчи на этот раз…Будь проклят миг, когда тебя он спасИз пламени, уж лучше б ты… Но нет…Был без тебя бы горек этот свет.Обманщица! ты слишком уж смела.Тебе подрежу быстрые крыла.Напрасных слов я тратить не люблю,Но знай, измены я не потерплю!»Он встал и медленно к дверям пошел,С угрозой на устах, угрюм и зол.Ты плохо знаешь женщину, Сеид!Проклятие ее не устрашит.Тебе ль представить, как онаБесстрашна в гневе и в любви нежна.Она обижена; ей невдомек,Что корень состраданья так глубок.Сама рабыня, знает всю печальОна неволи, пленника ей жаль.И вот, не думая себя беречь,Опять о нем она заводит речь,И вновь свирепствует паша… покаНе закрадется в сердце к ней тоска.

Меж тем страшны, без радостей, без дел,Тянулись дни и ночи. Он был смел.Но ужас и сомненья этих дней!Ведь каждый час мог смерти быть страшней,Ведь каждый раб, что за стеной прошел,Мог быть за ним, вести его на кол.Ведь каждый звук, раздавшийся во мгле,Мог быть уже последним на земле.Но дух его, надменен и суров,Был смерти чужд и к смерти не готов.Он был измучен, но безмолвно несСомнения ужаснее угроз.Тревога бури, битвы жаркий глумНе оставляют времени для дум.Но, ослабев от непривычных пут,Стать жертвой настроений и минут,Припоминать и каяться себеВ своих ошибках и в своей судьбе,Хоть ничего уж не вернешь назад;Считать мгновенья, что к концу спешат,Без друга, кто потом сказать бы мог,Что перед смертью ты не изнемог,А черной клеветою вражья ратьПоследний час твой рада запятнать;Ждать мук, которых не страшится честь,Но телу, может быть, не перенесть;Глубоко знать, что за единый стонТы будешь доблести своей лишен;Жизнь оставляя здесь, взамен не ждатьНебесную скупую благодать,Эдем неверный, – но земной свой райТерять, возлюбленной сказав: «Прощай!»Вот мысли, что переносил Конрад, —Тоску смертельней, чем телесный ад.И он терпел ее! Хватало ль сил?Не все ль равно – раз он переносил!

Проходит день – Гюльнара не идет,Второй и третий – он напрасно ждет.Но все же в том, что он живет еще,Угадывает силу чар ее.Прошел четвертый день, и ночь пришла.Был мрак жесток, была погода зла.Как шумом моря наслаждался он!Впервые этот шум был так силен.И дикий дух, желаний диких полн,В ответ на грохот разъяренных волнКак часто взнуздывал крылатость ту,Как буйную любил он быстроту!И каждый всплеск в ушах звучал родным…Так близок… но, увы! недостижим.Протяжно выла буря; и кругом,Все сотрясая, с силой падал гром;Но за решеткой молний бороздыЕму милей полуночной звезды.К окошку цепь свою он приволок:О, если б смерть найти сейчас он мог!К сполохам поднял руку в кандалах,Моля, чтоб тело обратили в прах;Их призывали и мольбы и сталь —Но, не сразив, гроза умчалась вдаль.Все тише гул… Как будто страшный стонНеверным другом был пренебрежен!

Пробила полночь. Легкий шаг к дверямПриблизился… затих… помедлил там.Ключ повернулся, загремел засов:Она! К ее приходу он готов.Как ни погряз в грехах он, в эту тьмуПрекрасный ангел послан был ему.Но изменилась в эти дни она,Так стала трепетна и так бледна.Был взгляд ее тревожен и несмел,Он говорил без слов: «Смерть – твой удел…Смерть – твой удел, и близок страшный час,Но все же пытка хуже во сто раз». —«Что мне спасенье! так три дня назадЯ говорил… Не стал другим Конрад!Зачем пирата хочешь ты спасти?Свой приговор он заслужил нести.За все дела, которых и не счесть,Наградой будет мне Сеида месть».«Зачем хочу спасти тебя?.. Тот разМеня от страшной участи ты спас.Зачем? Ты, как слепой, не видишь ничего,Коль не узнал волненья моего.Скажу ль тебе о том, чем вся полна?О чувствах женщина молчать должна.Преступный, душу ты смутил мою,Тебя боюсь… жалею… и люблю.Но о другой не говори мне вновь,Напрасной не зови мою любовь:Пусть хороша другая и нежна,Того, что я, не сделала б она.И разве, сердцем преданным любя,Покинула б я одного тебя?Жена корсара!.. Что же господинЕе скитается всегда один?Не возражай… теперь не к месту речь:На волоске висит над нами меч!Коль не боишься рваться напролом —То вот тебе кинжал! Встань и пойдем». —«Да, в кандалах! Пожалуй, слишком тихМеж спящих сторожей пройду я в них.Ты не подумала про цепь мою?И это ли оружие в бою?»«Неверный… Стражу подкупила я,Готовя к бунту, золотом маня.Скажу лишь слово – цепи упадут.Была б я разве без подмоги тут?Я говорила с ними день и ночь,Была коварна, чтоб тебе помочь…Нет! наказать тирана не грешно.Конрад! Паша умрет… так быть должно!Ты содрогаешься? Но как простить?Я им оскорблена, я жажду мстить.Он обвинил в неверности меня, —Не изменяла я, обет храня. Да!Смейся… только в чем моя вина?Тебя не знала и была верна.Но так сказал он, ревностью томим,И над тираном злобным мы свершимСудьбу, предсказанную им самим.Меня купив, был щедр он, может быть,Но сердца моего не смог купить.Была безропотной – он смел сказать,Что я с тобой хотела убежать.Но пусть авгур [49] познает торжество:Исполнится пророчество его…Ты жив еще не по моей мольбе:Готовит он мучения тебеИ мрак отчаянья – своей рабе.Да, мне грозит он: но пока влюблен,Для прихоти меня оставил он;Когда же чар рассеется туман, —Мешок готов и близок океан!Что ж? Так и быть игрушкой для глупца,Покуда краски не сойдут с лица?Тебя увидела, тебя люблюИ благодарность докажу мою.Когда бы не грозила мне беда(Угрозы выполняет он всегда!),Тебя б спасла, не трогая пашу.Вот, я твоя! тобой одним дышу!Меня не любишь и не знаешь ты.То – первый гнев мой… первые мечты…Ты б не боялся, испытав меня,Души Востока страстного огня.Он твой маяк спасения, он тот,Что в гавани нас к шлюпке приведет,Но в комнате, там, где наш путь лежит,Спит – не проснется больше он – Сеид!»«Гюльнара! до сих пор я сам не знал,Что так бессилен и так низко пал;Сеид, мой враг, готовил гибель мнеВ открытой, хоть безжалостной войне;И я пришел на корабле своем,Чтобы разить разящего мечом;Мое оружье меч, а не кинжал,Я спящих никогда не убивал.И не для этого тебя я спас,Не дай о том мне пожалеть сейчас.Теперь прощай! Найди себе покой.Коротким будет сон последний мой!»«Сон! сон! А завтра хлынет пот со лба,И будешь корчиться вокруг столба.Но взор мой не увидит муки той,И, если ты погибнешь, – я с тобой!Жизнь, ненависть, любовь мою, корсар, —Все на земле решает твой удар!Как без того бежим мы? Ведь СеидДогонит нас. И не отмщу обид…Всю молодость… ужасные года!Один удар сотрет их навсегда.Но если только меч ты признаешь,То женская рука подымет нож.Корсар! с удачей я вернусь сюда —Иль мы не встретимся уж никогда.И завтра солнце, в нашем встав краю,Увидит саван мой и казнь твою».

Исчезла прежде, чем ответил он,Но он следил за ней, воспламенен;И, цепи подобрав свои как мог,Чтобы, звеня, не путались у ног,Взволнован видом отпертых дверей,Он бросился в проход, спеша за ней.Мрак, повороты, и в ночной тишиНигде ни лампы, ни живой души.Вдруг сумеречный свет мелькнул сквозь тьму.Что обещает этот луч ему?Он наугад идет… вот холодокПредутренний ему лицо обжег.Он – в галерее… перед ним встает,Уже бледнея, звездный небосвод,Но он не смотрит даже – огонекВ покое дальнем взор его привлек.Туда спешит: из двери на негоСтруится свет, и больше ничего.Скользнула тень, во мраке неясна,Остановилась… дрогнула… Она!Но нет следов содеянного зла.«Она убить Сеида не смогла!..»Но взор ее, исполненный огня,Внезапно испугался света дня,Поток волос отбросила она,Лицо скрывавший, словно пелена,Как будто наклонялась перед темНад кем-то, кто ужасен был и нем.Он видит – чуть заметно и бледно,Ее рукой оставлено пятноНа лбу, где черная змеится бровь,Знак преступления – чужая кровь!

Он видел битвы… он в тюрьме скорбел,Угадывая страшный свой удел,Терпел соблазн и кару, был суровПод беспросветным бременем оковИ, зная бой, плененье и позор,Ни перед чем на свете до сих порТак не бледнел в ознобе ледяном,Как перед этим пурпурным пятном.Неясный знак, почти что ничего —Но вся краса исчезла для него!Он часто видел кровь, не дрогнув, – таБыла мужской рукою пролита.

«Все кончено! Он лишь вздохнул во сне…Он мертв… и дорого ты стоил мне.Теперь слова напрасны все… Прочь!., прочь!..Нас ждет баркас… уж миновала ночь…И пусть примкнет, кто предан мне и смел,К тем из твоих бойцов, кто уцелел.А мой поступок объясню потом,Когда от берега мы отойдем».

Ударила в ладоши – и скорейБегут и мавр [50] и грек, покорны ей.Они спешат с него оковы снять.Как ветер гор, свободен он опять,Но на душе смертельно тяжело,Как будто бремя уз туда легло.В молчании Гюльнарой подан знак,Открылась дверь, ведущая во мрак.Они спешат, и вот уж у их ногВолна ласкает золотой песок.Конрад – за ними. Равнодушен онК тому, обманут он или спасен.Он ко всему готов и терпелив,Как если бы паша еще был жив.

Играет ветер, паруса шуршат,И погрузился в прошлое Конрад.Внезапно вырос черной грудой скалМыс, где недавно якорь он бросал.С той ночи минули – так коротки! —Века злодейства, ужаса, тоски.Когда ж над мачтою утес навис,Закрыв лицо, его склонил он внизИ вспомнил все: Гонзальво, час борьбы,Свою победу, поворот судьбы.Но, грустью по возлюбленной томим,Он поднял взор – убийца перед ним!

Гюльнара изнывает оттого,Что видит отвращение его,И гаснет жаркий гнев в ее глазахИ в поздних проливается слезах.Ему сжимает трепетно персты:«Пусть не простит меня Аллах, но ты…Что было бы с тобой, когда б не я?И хоть сейчас не упрекай меня!О, ночь ужасная! Себя самаНе узнаю… почти схожу с ума.Любви не зная, зла не совершив,Была б чиста, но ты бы не был жив!»

Она ошиблась: он ее ни в чемНе обвинял, виня себя во всем.В его груди, незримы, глубоки,Изнемогали мысли от тоски.А между тем бриз гонит их домой,Лазурный вал играет за кормой.Вдруг точкой… бликом… парусом возникИз дальней мглы вооруженный бриг.На нем давно заметили баркасИ парусов прибавили тотчас:И приближается к ним с быстротойВысокий нос и пушек грозный строй.Вдруг вспышка! За баркасом взрыв волну,Шипящее ядро попело ко дну.Тогда от дум очнулся вдруг Конрад,И радостью его зажегся взгляд:«Мой бриг… мой алый флаг… Кто б думать мог?..Я на море еще не одинок…»На бриге узнают сигнал и крикИ шлюпку на воду спускают вмиг.Уж с палубы приветствуют его,На лицах всех восторг и торжество.Взволнован каждый и безмерно горд,Следя, как снова всходит он на борт;Улыбка раздвигает им уста,И радость искренняя их проста.Он, вдруг забыв беду и неуспех,Как старый вождь приветствует их всех,Ансельмо руку жмет и уж опятьГотов приказывать и побеждать!

Но не один пират был огорченТем, что без боя вождь их возвращен.Неужто правда женщина моглаСвершить такие смелые дела?Ее царицей сделают тогда.Разборчивость Конрада им чужда.К Гюльнаре взоры их обращены,Улыбки изумления полны.И смущена их любопытством та,Кем кровь была бесстрашно пролита.Чтоб скрыть лица тревожную игру,Она спускает легкую чадру [51] И, руки на груди сложив крестом,Покорно ждет, что будет с ней потом.Безумным бешенством исступлена,В любви, в борьбе чудовищна, нежна,Все оставалась женщиной она!

Как мог ее не пожалеть Конрад?Того, что было, не вернуть назад;Его не смоют слезы тысяч глаз,И небо покарает в страшный час.Да! для того чтоб стал свободен он,Кровь пролилась, кинжал был занесен,И отдала она, забывши страх,Все на земле и все на небесах!На черноокую взглянул в упор;Она печально опустила взор,Смиренна, и покорна, и слаба.Подчеркнута тенями бледность лбаИ щек, – румяно лишь одноОставленное мертвецом пятно.Он сжал ей руку; дрогнула она,В любви покорна, в ярости страшна.Он сжал ей руку, – и его рукаУж не была сурова и жестка.«Гюльнара… Милая!..» Ни слова – нет!Лишь очи подняла ему в ответИ молча бросилась ему на грудь!Ее бесчеловечно оттолкнутьНе согласилось сердце бы ничье,И даже он не оттолкнул ее.Не будь предчувствий у людских сердец,Пришел бы верности его конец.Изменой не был поцелуй его,Он не просил иного ничего.Второго слабость не смогла украстьДля губ, чьи вздохи напоила страсть,Для губ, чей аромат, казалось, былНавеян взмахами незримых крыл.

На дальний остров уж спустилась мгла,Но им знакома каждая скала.В их гавани шум, голоса, свистки,Привычный свет струят к ним маяки,Навстречу им уже спешат челны,И прыгают дельфины из волны,И даже чаек хриплый, резкий стонПриветствием веселым окрылен!И каждый луч в решетчатом окнеИм говорит о друге иль жене.О, как очаг священен для того,Кто с гребней моря смотрит на него!

Там, где маяк сияющ и высок,Конрад Медоры ищет огонек.Но нет! Как странно: изо всех одно,Ее окошко не освещено.Как странно: он не встречен в первый раз!И неужели свет ее угас?На берег первым мчаться он готов,Нетерпеливо торопя гребцов.О, если б крылья сокола иметь,Чтоб на вершину, как стрела, взлететь!Но вот передохнуть гребцы хотят.Их ждать нет сил! Уже в воде Конрад,До берега добрался вплавь, потомНаверх тропинкой поспешил бегом.Вот он у двери… В башне тишинаГлубокая, и ночь вокруг темна.Он громко постучал, но ничегоНе говорит, что слышали его.Он постучал слабее, и робкаБыла его дрожащая рука.И кто-то дверь открыл, но не она.Не та, что так любима, так нужна!Молчание… и дважды он вопросХотел задать, но все ж не произнес.Взял факел… – все увидит он сейчас! —Но уронил его, и тот погас.Другого не подумал ждать огня,Как здесь не стал бы ждать прихода дня.Но в темном коридоре, где он шел,Далекий свет чертил тенями пол.И он вошел к ней… и увидел то,Что сердце знало, страхом облито.

Он стал без слов, вперив недвижный взор,И больше не дрожал, как до сих пор.Так смотрим мы, боря печаль и бред,Боясь сознаться, что надежды нет!Она цвела спокойной красотой,И смерть оставила ее такой.И вложены холодные цветыВ холодные и нежные персты.Казалось, спит она притворным сном,И было бы смешно рыдать о том.Скрывали шелк ресниц и холод векТо, перед чем бледнеет человек.Смерть не жалеет блеска ясных глаз,И волей смерти разум в них угас.Пришел закат двух голубых светил;Но рот еще всю прелесть сохранил.Вот-вот улыбкой дрогнет уголок,И лишь на миг так замкнут он и строг…Но пелена, но каждая из кос —Ряд светлых и безжизненных волос —Бывало, разлетались, так легки,И летний ветер с них срывал венки!..Все дышит смертью, мрачен облик весь,Она ничто… Тогда зачем он здесь?

Зачем вопросы? Правдою былаНедвижимая мраморность чела.Не все ль равно, как смерть она нашла?Его любовь, надежда лучших дней,Живая радость, всех других нежней,Единственное в мире, что любил,Похищено; он это заслужил,Но он страдал. У праведных есть светСпасительный, его у грешных нет.Гордец, себе избравший здесь, внизу,Земной восторг и горькую слезу,Теряет все, лишаясь пустяка.Но всем потеря радостей горька!Порою мужественный взор таитГлухую боль мучительных обид,И безнадежностью подавлен тот,Кому улыбка изгибает рот.

Тот говорит о муках не легко,Кто их переживает глубоко.Без счета мысли сходятся к однойИ замкнуты безвыходной стеной.Для тайны сердца слов не подберешь,И многословное страданье – ложь!Конрад до дна опустошен тоской,И мертвый в сердце у него покой,И так он слаб, что взор влажнит слеза,И горько плачут гордые глаза.Но малодушия глухой порывВскрывает муки, их не облегчив.Когда б один он не был, никогдаНе пролилась бы горькая вода.С разбитым сердцем, без надежд, без сил,Уйдя отсюда, их он осушил.Восходит солнце – день Конрада сер!Приходит ночь – ей нет краев и мер!Страшнее мрака нет, чем ночь сердец,И горе – безнадежнейший слепец!Смотреть боится, прячется во тьму,И не найти поводыря ему.

Добра не ведав, злу предался он,Обманут рано, долго обольщен.Но мысль его, как капля, что течет,Просачиваясь сквозь пещерный свод,Свершив свой путь, уж больше не светла,Но холодом и камнем проросла.Вдруг молния ударила в утес;Как он, Конрад грозы не перенес.Над краем бездны расцветал цветок,В своей тени утес его берег,Гром поразил обоих, – и разбитЛилеи цвет и сумрачный гранит.От молнией сожженного цветкаНе сохранилось даже лепестка;А где стоял его холодный друг,Осколки черные лежат вокруг!

Уж утро. Кто же грусть его прервет?Ансельмо на скалу к нему идет.Там нет его, он не сходил к воде;До ночи ищут, не найдя нигде.И снова день, и нет его опять;Лишь эхо устает им отвечать.Пядь каждая обыскана земли:От шлюпки цепь на берегу нашли,И тотчас вышли в море корабли.Напрасно все – день катится за днем,Конрада нет, и нет вестей о нем.И нет нигде судьбы его следа:Погиб ли он иль скрылся навсегда?Пираты плакали о нем одни…Медоре камень возвели они.Конраду памятник не водружен:Кто знает, может быть, не умер он —Корсар, чье имя воскрешает вновьТьму преступлений и одну любовь.

…этот плен ты видишь нерушим. Данте. Ад, V, 105

Капитель – верхняя часть колонны.

Гяур – у мусульман общее название для всех иноверцев.

Сераль – у мусульман дворец, его внутренние покои и гарем.

Авгур – здесь: предсказатель (Сеид).

Мавр – римское наименование жителей Северо-Западной Африки.

Чадра – верхняя одежда мусульманок, закрывающая лицо.

Вопросы и задания

1. На примере этого произведения покажите характерные признаки романтической поэмы.

2. Покажите, как утверждается в поэме идея романтической свободы.

3. Проследите, как проявляется в этом произведении авторская позиция и в чем ее особенности.

4. Назовите основной конфликт поэмы, проследите его развитие и охарактеризуйте композицию поэмы.

5. Объясните идейную и композиционную роль Медоры.

6. На примере образа Конрада покажите, как создается характер «байронического героя».

7. Покажите, какими художественными средствами создается романтический пафос «Корсара».

8. Объясните, как проявляется в поэме «романтическая ирония».

9. Сформулируйте идею произведения Байрона.

Виктор Гюго

Виктор Гюго – самый почитаемый на родине французский романтик, творивший на протяжении почти всего XIX века и снискавший себе заслуженную мировую известность. Его перу принадлежит тонкая и глубокая романтическая лирика, постановка его пьес ознаменовала победу романтизма над классицизмом в парижских театрах, он был одним из теоретиков романтизма, а его романы «Собор Парижской Богоматери», «Отверженные», «93-й год», «Человек, который смеется» и др. до сих пор с увлечением читаются во всем мире.

Выдающуюся роль, которую сыграл В. Гюго в мировой литературе, лучше всех охарактеризовал Ф. М. Достоевский, написавший: «Его мысль есть основная мысль всего искусства девятнадцатого столетия, и в этой мысли Виктор Гюго, как художник, был чуть ли не первым провозвестником. Это мысль христианская и высоконравственная; формула ее – восстановление погибшего человека, задавленного несправедливым гнетом обстоятельств, застоя веков и общественных предрассудков. Эта мысль – оправдание униженных и всеми отвергнутых парий общества».

Справедливость суждения русского писателя прекрасно подтверждает произведение, которое предлагается вашему вниманию. По своим жанровым признакам «Клод Гё», написанный в 1831 году, является художественным очерком, поскольку в основе его лежат реальные события. Трагическая судьба заключенного, несоизмеримость преступления и наказания произвели глубокое впечатление на писателя. Его искреннее возмущение очень хорошо слышится во второй части «Клода Гё», в которой Гюго произносит гневную речь, выступая против смертной казни, каторжных работ, против всей системы французского правосудия.

Писатель не предлагает мириться с преступлениями, не отрицает необходимости законов в обществе. Он призывает понять социальные причины преступности и направить силы на искоренение этих причин. Здесь проявляются лучшие черты В. Гюго, бывшего не только писателем, но и общественным деятелем.

Подготавливая читателя к восприятию своей публицистической речи, писатель рассказывает историю Клода Гё. Если не знать о том, что рассказ этот строго опирается на реальные факты, его можно принять за блестяще сделанную новеллу. За сдержанным, спокойным стилем повествования скрывается бурный темперамент писателя, прорывающийся в текст ироническими замечаниями и глубоким состраданием, которое освещает образ главного героя. А сам главный герой поражает простотой своего величия. Трагизм этого образа заключается в нереализованности заключенных в нем возможностей: ведь Клод Гё способен глубоко и преданно любить (обратите внимание, как умело выбирает писатель художественные детали, например, ножницы), ценить друга, у него – золотые руки, он справедлив и честен (отметьте поведение Клода Гё во время следствия), наконец, у него недюжинный ораторский дар… Но как воспользовалось общество этими талантами? Сначала оно подтолкнуло молодого француза к преступлению, затем превратило несоизмеримое преступлению наказание в каждодневную пытку и заставило стать убийцей.

Да и жертва Клода Гё погибает не только от топора заключенного, но по вине все того же общества, возложившего на этого человека власть, нести бремя которой он неспособен. Не выполняют своих обязанностей перед страной и ее гражданами ни законодатели, ни суд. Объективно, они оказываются большими преступниками, чем заключенные Клерво. Им недоступно благородство Клода Гё или Альбена. Это все вызывает гневный протест писателя, бросающего обвинение истинным преступникам, дающего блестящий урок подлинного «следствия по делу» юристам и судьям.

«Клод Гё» – не единственное произведение писателя, в котором звучит тема «униженных и оскорбленных», но оно дает очень точное представление об особенностях гуманизма Гюго и о силе его писательского дарования.

Попытайтесь нарисовать устный портрет-образа повествователя в очерке «Клод Гё».

Клод Гё

Перевод Г. Бергельсона

Лет семь-восемь тому назад жил в Париже бедный рабочий по имени Клод Гё. Некая девица, ставшая сожительницей этого человека, родила ему ребенка. Я говорю об этих вещах без всяких прикрас: пусть читатель сам решает, нужно ли ему воспользоваться нравоучениями, которые факты рассыпают на своем пути. Щедроты природы, но не блага воспитания выпали на долю этого даровитого, проворного, сметливого рабочего, не умевшего читать, однако умевшего мыслить. Как-то зимою он остался без работы. Ни дров, ни хлеба не было в его лачуге. Мужчина, женщина и ребенок мерзли и голодали. И мужчина украл. Что и где он украл, я не знаю. Но вот что я знаю точно: кража эта принесла женщине и ребенку три дня, прожитых с хлебом и с дровами, и пять лет тюрьмы – мужчине.

Его отправили отбывать срок в Клерво, в центральный арестный дом. Клерво – это аббатство, превращенное в тюрьму, келья, превращенная в камеру, алтарь, превращенный в позорный столб. Так понимает и так осуществляет кое-кто прогресс, о котором мы сейчас беспрестанно твердим. Вот чем оборачивается у них это слово.

Но продолжим наш рассказ:

На ночь Клода Гё запирали в камере, а на день – в мастерской. Только не подумайте, что я противник таких мастерских.

От этого человека, еще недавно честного рабочего, а ныне вора, веяло достоинством и величием. Несмотря на молодость, его высокий лоб был уже изрезан морщинами, и несколько седых волос поблескивали в черных прядях; глубоко посаженные глаза под четко очерченными бровями глядели на мир кротко, но пронзительно; у него были широкие ноздри, сильный подбородок и суровая складка у рта. Это было красивое лицо. Подглядим же, что сделало с этим человеком общество.