Литература 9 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы
Шрифт:
А после боя потом русские разбирали и хоронили трупы – восемь дней.
– Одного все ж не подобрали, так и оставили, – упрекнул веселый слесарь из Новомосковска.
Мы обернулись, и – нельзя было не расхохотаться. Да! – один поверженный богатырь лежал и по сей день невдалеке от памятника. Он лежал ничком на матушке – родной земле, уронив на нее удалую голову, руки-ноги молодецкие разбросав косыми саженями, и уж не было при нем ни щита, ни меча, вместо шлема – кепка затасканная, да близ руки – мешок. (Все ж приметно было, что ту полу с калитой, где береглась у него Книга Отзывов, он не мял под животом, а выпростал
Только Захар, при всем его росте, для богатыря был жидковат.
– В колхозе работать не хочет, вот должностишку и нашел, загорать, – буркнул другой из ребят.
А нам больше всего не нравилось, как Захар наскакивал на новых посетителей, особенно от кого по виду ожидал подвоха. За день приезжали тут еще некоторые, – он на шум их мотора подымался, отряхивался и сразу наседал на них грозно, будто за памятник отвечал не он, а они. Еще прежде их и пуще их Захар возмущался запустением, так ярко возмущался, что нам уж и верить было нельзя, где это в груди у него сидит.
Но как только замечал, что посетители сробели и против него не выстаивают, – брал свой мешок (важно брал, как начальник берет портфель) и шел в сторону прикорнуть, покурить.
Перебраживая туда и сюда, мы за день встречали Захара не раз. Заметили, что при ходьбе он на одну ногу улегает, спросили – отчего. Он ответил гордо:
– Память фронта!
И опять же мы не поверили: наловчился, хлюст.
Фляжки мы свои высосали и подступили к Захару – где б водицы достать. Води-ицы? В том и суть, объяснил, что колодца нет, на рытье денег не дают, и на всем знаменитом поле воду можно пить только из луж. А колодец – в деревне.
Уж как к своим, он к нам навстречу с земли больше не подымался.
Что-то мы ругнулись насчет надписей – прорубленных, процарапанных, – Захар отразил:
– А посмотрите – года какие? Найдите хоть один год свежий – тогда меня волоките. Это все до меня казаковали, а при мне – попробуй! Ну, может, в церкви гад какой затаился, написал, так ноги у меня – одни!
Церковь во имя Сергия Радонежского, сплотившего русские рати на битву, а вскоре потом побратившего Дмитрия Донского с Олегом Рязанским, построена как добрая крепость, это – тесно сдвинутые глыбные тела: усеченная пирамида самой церкви, переходное здание с вышкой и две круглых крепостных башни. Немногие окна – как бойницы.
Внутри же не только все ободрано, но нет и пола, ходишь по песку. Спросили мы у Захара.
– Ха-га-а! Хватились! – позлорадствовал он на нас. – Это еще в войну наши куликовские все плиты с полов повыламывали, себе дворы умостили, чтоб ходить не грязно. Да у меня записано, у кого сколько плит… Ну да фронт проходил, тут люди не терялись. Еще поперед наших все иконостасовые доски пустили землянки обкладывать да в печки.
Час от часу с нами обвыкая, Захар уже не стеснялся лазить при нас в свой мешок, то кладя что, то доставая, и так мы мало-помалу смекнули, что ж он в том мешке носит. Он носил там подобранные в кустах после завтрака посетителей бутылки (двенадцать копеек) и стеклянные банки (пятак). Еще носил там бутыль с водой, потому что иного водопоя и ему целый день не было.
– Весь день народ валит, сходить пообедать в деревню некогда.
А может быть, в иные дни бывала там у него и заветная четвертинка или коробка рыбных консервов, из-за чего и тягал он мешок, опасаясь оставить. В тот день, когда уже солнце склонялось, приехал к нему на мотоцикле приятель, они в кустах часа полтора просидели, приятель уехал, а Захар пришел уже без мешка, говорил громче, руками размахивал пошире и, заметив, что я что-то записываю, предостерег:
– А попечение – есть! Есть! В пятьдесят седьмом постановили тут конструкцию делать. Вон тумбы, видите, врыты округ памятника? Это с того года. В Туле их отливали. Еще должны были с тумбы на тумбу цепи навешивать, но не привезли цепей. И вот – меня учредили, содержат! Да без меня б тут все прахом!
– Сколько ж платят вам, Захар Дмитрич?
Он вздохнул кузнечным мехом и не стал даже говорить. Пообмялся, тогда сказал тихо:
– Двадцать семь рублев.
– Как же может быть? Ведь минимальная – тридцать.
– Вот – может… А я без выходных. А с утра до вечера без перерыва. А ночью – опять тут.
Ах, завирал Захар!
– Ночью-то – зачем?
– А как же? – оскорбился он. – Да разве на ночь тут можно покинуть? Да самое ночью-то и смотреть. Машина какая придет – номер ее записать.
– Да зачем же номер?
– Так ружья мне не вручают! Мол, посетителев застрелишь. Вся власть – номер записать. А если набедит?
– И кому ж потом номер?
– Да никому, так и остается… Теперь дом для приезжих построили, видали? И его охранять.
Домик этот мы видели, конечно. Одноэтажный, из нескольких комнат, он был близок к окончанию, но на замке. Стекла были уже и вставлены, и кой-где опять разбиты, полы уже настланы, штукатурка не кончена.
– А вы нас туда ночевать пустите? – (К закату потягивало холодком, ночь обещала быть строгой.)
– В дом приезжих? Никак.
– Так для кого ж он?
– Никак! И ключи не у меня. И не просите. Вот в моем сарайчике можете.
Покатый низенький его сарайчик был на полдюжины овец. Нагибаясь, мы туда заглянули. Постлано там было убитым вытертым сенцом, на полу котелок с чем-то недохлебанным, еще несколько пустых бутылок и совсем засохший кусок хлеба. Велосипеды наши, однако, там уставлялись, могли и мы лечь, и хозяину дать вытянуться.
Но он-то на ночь оставаться был не дурак:
– Ужинать пойду. К себе в Куликовку. Горяченького перехватить. А вы на крючок запирайтесь.
– Так вы стучите, когда придете! – посмеялись мы.
– Ладно.
Захар-калита отвернул другую полу своего чудомудрого пиджака, не ту, где Книга Отзывов, и на ней оказалось тоже две пришитых петли. Из мешка-самобранки он достал топор с укороченным топорищем и туго вставил его в петли.
– Вот, – сказал он мрачно. – Вот и все, что есть. Больше не велят.
Он высказал это с такой истой обреченностью, как будто ожидалось, что орда басурманов с ночи на ночь прискачет валить памятник, и встретить ее доставалось ему одному, вот с этим одним топориком. Он так это высказал, что мы даже дрогнули в сумерках: может, он не шалопут вовсе? Может, вправду верит, что без его ночной охраны погибло Поле?