Литературная Газета 6325 ( № 21 2011)
Шрифт:
– Вы приглашаете и совсем молодых режиссёров, и мастеров. У каждого свой стиль, свой почерк и любимые темы. Как удержать это броуновское движение в рамках одного театра?
– А это, как вы выразились, «броуновское движение» и есть жизнь, существующая благодаря равновесию центробежных и центростремительных сил. Держать равновесие трудно, но всем в театре интересно – и нам, и зрителям. И если оно остановится, случится катастрофа. Остановка – это смерть.
– Противостояние худрука и директора – трагедия многих театров. Неужели театр режиссёрский действительно вытесняется театром директорским,
– Мы десять лет работаем с Владиславом Любым. И это – счастье. Если директор театра и художественный руководитель считают, что у них задачи разные, театр существовать не может. Это только так кажется, что одного заботит касса, оплата коммунальных услуг и бесперебойная выплата зарплаты коллективу, а другой витает в сфере высокого творчества. Они на одни цели работают. И если не вникают в проблемы друг друга, то своих задач не решит ни худрук, ни директор. Не лбами толкаться надо, а понять, что один без другого существовать не может. Как бы ни бурлило творчество, на тёмной и холодной сцене артисты ничего не сыграют. Но и на супероснащённой сцене бездарному режиссёру делать нечего. От этого противостояния только возникает дополнительная трещина и в без того не слишком прочном здании репертуарного театра. И оно может разрушить его окончательно.
– А в чём корень проблемы?
– Их два, этих «корня». С одной стороны – дефицит худруков. Не стоит перед театрами очередь из молодых амбициозных режиссёров, готовых взять на себя такую ответственность. Не дышат нам в затылок молодые конкуренты. Легче прийти, поставить и уйти, завоевав по ходу несколько премий, чем решать массу организационных вопросов, к постановке не имеющих прямого отношения. С другой стороны – низкий уровень театрального менеджмента. Театр – это организм, живущий по вполне определённым законам, которые надо знать. И адаптировать к существующим реалиям (других у нас всё равно нет и не будет в ближайшее время). Человек, стремящийся занять кресло директора театра, должен досконально знать правила взаимодействия всех составных частей этого организма. Но будущих «театральных управленцев» не обучают в должной мере тому, чем им придётся заниматься, – управлению творческим процессом. Продюсерский театр, в котором не будет творчества, при самом роскошном бюджете ничего не будет стоить.
– Проблема на проблеме. Скажите, Алексей Владимирович, через столько лет, отданных театру, вы ещё в этом обманчивом искусстве не разочаровались?
– Если бы разочаровался, давно бы его оставил. Наоборот, я люблю его всё сильнее. И чем сложнее живётся театру, тем нужнее ему наша любовь.
Беседу вела Виктория ПЕШКОВА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 4,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии: 08.06.2011 17:56:12 - Анатолий Фёдорович фёдоров пишет:
Культура...гибнет
Европейская культура находится и давно (уж 40 лет точно.со времён итальянского неореализма в кинематографе) в состоянии деградации...наиболее показателен ТОТ же кинематограф...с нынешними оскароносцами стыдно было бы стоять рядом Висконти и Тарковскому...
Испания
Искусство
Испания без корриды и фламенко
ПРЕМЬЕРА
Хореограф Начо Дуато, работающий ныне в Санкт-Петербурге, – один из интересных и востребованных современных постановщиков. Для второй российской премьеры в столичном Музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко он выбрал балет Por vos muero/«За вас приемлю смерть», посвящённый испанскому Средневековью – эпохе наибольшего расцвета национальной культуры, продолжив таким образом разговор о вечных ценностях, начатый в 2009 году спектаклем Na floresta/«В лесу».
Впервые поставленный пятнадцать лет назад на сцене Национального театра танца в Мадриде, балет «За вас приемлю смерть» не утерял ни капли любви, счастья, искренности, которыми наполнил его тогда окрылённый творческими надеждами молодой хореограф. Возможно, это самый испанский балет испанца Начо Дуато, своеобразный дар «блудного сына», ставшего на чужбине знаменитым танцовщиком и хореографом, своему Отечеству.
Соединив в коротком спектакле три главные ипостаси души испанца – музыку, поэзию и танец, – Дуато через прошлое показал вечность «темы любви» в настоящем и будущем, любви созидательной и разрушительной, пьянящей и отрезвляющей, мистической и реальной… Это балет-признание испанца в любви к Испании, балет без обязательных туристических штампов – корриды, кастаньет и фламенко…
Изысканная музыка барокко в интерпретации знаменитого каталонского аутентиста и дирижёра Саваля Жорди будто аккумулировала влияние различных народов, религий и культур, пограничное положение страны между Европой и Африкой, замкнутость Средиземноморья и бескрайность Атлантического океана, чтобы превратить этот бесценный дар истории в жизненный нерв Испании. Она возвышенна и торжественна, полна затаённой страсти, любовного томления и горечи неизбежного расставания.
Сопровождающий музыку хрипловатый мужской голос, проникновенно читающий катрены и терцеты сонетов великого испанского поэта XVI века Гарсиласо де ла Веги, умершего в возрасте Христа, наполняет её божественное звучание земным смыслом:
Мне ждать и веровать осталось,
Я верю в ваше появленье
И ожидаю превращенья
Воды в вино, а танца – в радость…
Хореография Начо Дуато лаконична и выразительна – от медленных, томительных, почти замирающих движений танцующих пар до их страстных объятий и чувственных всплесков-вращений; в каждом жесте, в каждом движении, как в ноте или поэтическом слове, заключён мир чувств и мыслей…
Артисты в телесных трико медленно идут к кулисам, чтобы исчезнуть за ними и появиться вновь уже в старинных испанских одеждах – танцовщики готовы к поэтическому рассказу. На фоне чёрного бархата, оживляемого время от времени багряными и золотистыми всполохами света, то замирающие, то оживающие пары танцовщиков кажутся персонажами, сошедшими с полотен Эль Греко, Риберы, Сурбарана, Веласкеса… Их тела, будто в калейдоскопе, то выстраиваются в линию графически выписанных поз, то разбегаются, ударившись об ограничивающую их свободу стену, чтобы собраться вновь, но уже в новой композиции: